– Потом расскажу. – Катя хотела наклониться и чмокнуть его по старой привычке в небритую щеку, но что-то ее удержало.
Давно они не виделись с Сережкой Мещерским, это правда…
Она вошла в квартиру. Все как прежде и не так. Стены, как обычно, вместо обоев заклеены географическими картами. Но вот местами это не настоящие карты, а все же голландские обои «под старинные карты». Мебели в двух комнатах мало – это как всегда, и она разномастная. Шкафы, набитые книгами и дисками. Пузатый диван. А вот телевизора нет. Вместо него напротив дивана плакат: «Выбрось свой телевизор!»
Зато на столе два ноутбука, гаджеты. И в углу, как всегда, куча туристского снаряжения, хоть на Эверест прямо сейчас отправляйся.
Но нет, и тут перемены.
Экономический кризис больно ударил по туристическому бизнесу. И турфирма Мещерского «Столичный географический клуб», специализирующаяся на экстремальном экотуризме, попала в жестокий шторм. Само то, что в сентябре Мещерский сидит дома на Яузе, а не слоняется где-то с клиентами по Непалу или не ползает с тургруппой по джунглям Папуа, красноречиво говорило: финансы поют романсы.
Но кроме кризиса в бизнесе имелся еще какой-то кризис, и Катя это моментально прочла по осунувшемуся и похудевшему лицу Мещерского. Да она вообще читала Сережку как книгу. Только вот сейчас страницы в этой книге не вызывали веселья.
– Ужин готовишь? – спросила она.
– Я… да… Катя…
– Что? – она смотрела на него.
– Это сон. – Мещерский покачал головой. – Я вот только сейчас подумал – хоть бы кто-то позвонил или пришел.
– Сереж, я…
– И ты пришла.
На кухне что-то противно запищало.
– Что там у тебя? – спросила Катя.
– Мультиварка. Я пасту варю.
– Макароны в мультиварке?
– Ага. У меня томатный соус.
Катя прошла на кухню. Мебель новая, но вид холостяцкий. Сплошной хаос. А на столе – бутылка красного вина, наполовину початая.
Еще не хватало, чтобы Сережка Мещерский пил в одиночку.
Мещерский отключил мультиварку и открыл крышку, оттуда повалил пар. Он выбросил пасту на дуршлаг. И тут же забыл о ней, потому что снова уставился на Катю.
– Мы давно не виделись, – заметила она.
– Много чего произошло.
– Но я так рада.
– И я рад.
Катя села за стол. Впервые, разговаривая с Сережкой Мещерским, она не находила нужных слов. Да, много времени утекло, и не надо делать вид, что они оба не изменились. Много чего произошло, и это отразилось на них.
– Я думала, ты уехал куда-нибудь на День города, а потом вспомнила, что сегодня понедельник. – Катя и сама понимала, что мелет чушь.
Да, сегодня понедельник. А вчера был День города, и лило как из ведра все выходные. Поэтому так сыро.
– Я никуда не ездил. – Мещерский оперся на кухонную стойку. – На Тверской на День города поставили козлы и пороли всех желающих.
Катя молчала.
– Инсталяция такая историческая, перформанс. – Мещерский говорил на полном серьезе. – Поставили козлы и показывали, как раньше пороли. Я вот только не в курсе, чем – розгами, или батогами, или нагайками казачьими. И там каждый желающий мог лечь на эти самые козлы и попробовать себя в качестве поротого гражданина.
Катя молчала.
– Ведь это же надо до такого Москве докатиться! – Мещерский криво усмехнулся. – Перформанс как плод коллективного бессознательного из чрева Министерства культуры – порка всех желающих. Это прелесть, это просто чудо. На следующий День города они сделают другой перформанс – покажут, наверное, как вешали декабристов. А что? Не хило. Виселицу поставят на Тверской и разыграют инсталляцию. Как декабристов вешали, а они падали, веревки обрывались, а некто в золотых эполетах махал белой перчаткой – вешайте, вешайте. Смеху-то будет, радости на День города! Потешат народ в киверах и кокошниках новой забавой.
– Сереженька…
– Катя, я просто не могу, я задыхаюсь… Я тут задыхаюсь!
Он отвернулся. Катя встала, подошла к нему, обняла за плечи.
– Тебе вина налить? – спросил Мещерский.
– Налей.
Красное вино.
Мещерский после бокала смотрел так, словно хотел прожечь в ней дыру.
– Что скажешь?
– Сережа, я…
– Или мы совсем уже долбаные идиоты? Что с нами со всеми стало?!
– Мы не идиоты. Ты-то уж точно не идиот.
Мещерский не отрывал от нее горящего взора.
– Я вас любил, – сказал он.
Катя умолкла.
– Я вас любил… Любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем, но…
– Сереж, мы сейчас поедим твою пасту, может, даже еще выпьем. И я тебе расскажу о деле, которое там, на Таганке.
Он умолк. Отвернулся.
Потом обернулся. Вроде бы снова прежний Сережка Мещерский.
– И что там на Таганке?
– Это ближе к Рогожской. Безымянный переулок.
– Не бывал там.
– И я тоже.
– И что там, в этом Безымянном переулке, стряслось?
– Там наши проводили задержание. А этот тип ударился в бега по крышам и вдруг провалился как сквозь землю. И в результате там наши нашли… могилу.
– Могилу?
– Старую могилу.
– Снова здорово! – Мещерский вылил соус из банки на пасту и разложил все это по тарелкам.
– Полную тайн, – подытожила Катя.
Она не могла видеть его таким… Как бы это слово лучше подобрать… отчаявшимся, что ли… замкнувшимся в своей скорлупе. Она пыталась разбить эту скорлупу. Ну хоть как-то, хоть чем-то!
– Я туда опять поеду, вечером попозже, – сказала она. – Там эксперты. Может, что-то прояснится.
– Тебя, как всегда, гложет профессиональное любопытство?
– Да, Сереженька. Этим только я и спасаюсь, чтобы не задохнуться.
Он заботливо посыпал ей пасту сыром. Потер небритый подбородок.
– На чем ты поедешь?
– Такси вызову. – Катя беспечно тряхнула волосами.
– У меня машина на стоянке, на набережной.
– Ты хочешь поехать со мной?
– Я не могу допустить, чтобы ты ночью ехала одна смотреть какую-то могилу.
Катя подумала – рыцарство у Мещерского в крови. В этом его стержень – он рыцарь.
Но Мещерский тут же добавил:
– Вадька с меня шкуру спустит, если узнает, что я отпустил тебя куда-то ночью, одну, искать каких-то могильных приключений.
