Лужков разделся в прихожей, отметил, что из кухни вкусно пахнет тушеным мясом – Тахирсултан, ко всему прочему, еще отлично готовил. И прошел в комнату к отцу. Тот сидел в инвалидном кресле.
Без мундира, золотых погон и наград, он все равно до боли напоминал внешне того самого генерала-адмирала Федора Дубасова, которого в начале прошлого века в зале Купеческого клуба возил на инвалидном кресле лакей. Про Дубасова – палача Москвы – Лужков ничего не знал, он мало интересовался историей.
Он подошел к отцу, наклонился, убрал волосы с его лба, изуродованного шрамами операции, когда из черепа доставали пулю. И поцеловал в покрытую седой щетиной щеку.
Отец, как всегда, не узнал его, но обрадовался, как радовался любой ласке. Серые глаза смотрели перед собой и видели лишь пустоту.
Мать той странной женщины с острыми зубами, бедной Лизы Апостоловой, и не подозревала, что в лице лейтенанта Лужкова она обрела надежного союзника. Что бы там ни случилось, Лужков хорошо понимал, что такое жить с психически больным человеком. Сколько надо иметь терпения, даже тогда, когда это самое терпение, кажется, вот-вот лопнет как мыльный пузырь.
Глава 14
Обаяние винила
Катя планировала написать короткий отчет о задержании краснопрудского стрелка и обнаруженном в результате погони зловещем склепе. Пока утром шла по коридору Главка в кабинет начальника пресс-службы, подбирала заголовок позабористей. Она так и объявила: интернет-очерк подготовлю как можно быстрее, прямо вот сейчас сажусь за ноутбук и…
– Можно уже не торопиться, – заметил начальник пресс-службы. – Краснопрудский стрелок покончил жизнь самоубийством.
Катя оценила новость – да уж, что тут скажешь…
– Тогда я напишу репортаж о работе экспертов и процессе идентификации останков.
– Этим Москва занимается, это их дело.
Однако Катя не собиралась так просто сдаваться. Во-первых, все события Безымянного, в том числе и «укус», подействовали на нее чрезвычайно. Страшный склеп и его жертвы – кто они, кто их убил? Когда? За что?
А во-вторых, Катя знала: если она сейчас отступится, то не сможет вытащить Сережку Мещерского из его черной меланхолии. Он опять запрется дома, впадет в депрессию. Эта початая бутылка красного вина – плохой знак. Мещерский никогда такими вещами не злоупотреблял. Надо помочь ему выкарабкаться, справиться с собой. Она должна это сделать.
– Ладно, понятно. Тогда я бы хотела попросить у вас десять дней отпуска, – решительно заявила она начальнику. – У меня дни остались, я хочу их использовать сейчас.
Начальник пресс-службы – человек умный – только пожал плечами. Он сек Катю на лету, как радар.
– Хорошо, пишите рапорт. С завтрашнего дня вы в отпуске.
– Спасибо.
– Только учтите, это дело о неустановленных жертвах, оно так и останется делом о неустановленных жертвах. Насколько я владею информацией. Слишком большая давность. Так что не стоит тратить свой отпуск на этот случай. Москва отработает все чисто формально и сдаст в архив. Через неделю все забудут.
– Я не ставлю перед собой великих задач. Я просто опишу кропотливую работу экспертов. Скромненько, но со вкусом.
И начальник пресс-службы, человек умный, и Катя, горевшая желанием не столько породить новую сенсацию, сколько помочь другу Сережке Мещерскому, заинтересовать его хотя бы вот этим Безымянным переулком, ошибались.
Потому что злые гении – демоны места и хищные призраки – уже вылезли, вырвались из своих склепов и щелей. Катя и не подозревала, что это дело станет одним из самых таинственных, запутанных и страшных, станет почти мифом, почти городской легендой.
Пока же она торжествовала, что получила отпуск и обрела свободу на целых десять дней.
Она тут же позвонила Мещерскому, подняла его с постели (заспался что-то, друг дорогой) и почти приказным тоном (с нервными личностями в депрессухе – только так!) объявила, что в обед они встречаются в кафе и потом едут в Безымянный узнавать новости у экспертов.
Мещерский не стал ныть и отказываться. Кротко сказал: хорошо, поинтересовался, какое кафе. Катя назвала «Кофеманию» рядом с Консерваторией на Никитской улице – как раз напротив Главка, жди меня там.
Она скоренько подтянула все хвосты перед отпуском, настрочила пару маленьких злых репортажей в интернет-версию «Криминального вестника Подмосковья». Позвонила своим информаторам, потом знакомым журналистам. Проглядела новости на планшете – нет никаких упоминаний о таинственной могиле. А вот репортажей о поимке и самоубийстве краснопрудского стрелка полно. Про искусанную женщиной другую женщину нигде никаких сообщений, никто ничего не слил в отдел происшествий.
Катя вспомнила, как они бежали в гору по Андроньевскому проезду, как светила луна над часовней. Как женщина обернулась, оскаливая зубы, демонстрируя окровавленный рот, и противный такой холодок снова дал о себе знать где-то внутри, рядом с желудком.
Чертовщина какая-то…
А кончилось ничем.
Психически больная. И ни у кого из соседей к ней никаких претензий. Словно и не было тех жутких укусов на руке.
В обеденный перерыв Катя вышла из Главка, пересекла улицу Никитскую и дошла до «Кофемании». Она любила это кафе. Там все знакомо: уютные столики, деревянные венские стулья, шум. Народа, как всегда, полно, несмотря на то, что цены кусаются.
Мещерский сидел в углу, на диванчике, за маленьким столиком. Увидел Катю в тренче и брюках в дверях – и тут же позвал официантку.
Они оба заказали кофе, Катя – капучино, Мещерский – эспрессо. Катя отметила, что после вчерашних ночных приключений Мещерский выглядит лучше. Он посвежел, побрился. Однако взгляд все равно какой-то рассеянный, уплывающий в печальные дали.
– Криминалисты, возможно, сегодня закончат работу в цехе, – объявила ему Катя. – Экспертиза займет несколько дней. Кое-что, конечно, по старым костям установят. Но это капля в море.
– Я пока тебя ждал, посмотрел в Интернете. – Мещерский достал айфон. – Мало информации. Фабрика «Театр-грим» прекратила свое существование в начале девяностых. До шестидесятых она носила название «Вторая мыловаренная». А до революции называлась «Товарищество провизора Костомарова». Вот, собственно, и все в Интернете по поводу самой фабрики. Я так понимаю, что с девяностых она представляла собой уже просто комплекс разрушающихся зданий, часть которых – архитектурные памятники. Дважды эта территория выставлялась на аукционы. Но ломать там подчистую нельзя, это исторический центр Москвы. А с точечной застройкой под жилые кварталы никто не хотел связываться, потому что там рядом огромная промзона «Серпа и Молота». С ней тоже никак вопрос не решается. Элитное жилье рядом с железной дорогой и сталелитейным заводом, превращенным в помойку, не построишь.
– Теперь, как видишь, у фабрики и всех этих зданий есть хозяева. – Катя вспомнила брюнета в белой рубашке по имени Александр Мельников и его компаньона Виктора Ларионова. – Только о замурованном склепе они ничего не знают. Это очевидно.
