– Вот именно. – Ларионов шагнул к ней. – И в такое время убытков и потерь Мельников затевает эту внутреннюю свару!
– Он давал тебе… вам в долг, настало время возвращать.
– Да я что, отказываюсь? Я лишь прошу отсрочки на три месяца. Я должен сейчас банкам, много должен. Если я сейчас им не заплачу, то лишусь всего. А если заплачу Мельникову, то уже не смогу заплатить банкам и опять же лишусь всего. И это все, все наши инвестиции в фабрику тоже пострадают!
– Знаете, Виктор, – Алиса обернулась, – у меня сейчас нет сил спорить с вами.
Она с «ты» перешла на «вы», и это что-то означало.
– Да я ничего не прошу, кроме того, чтобы вы поговорили с Мельниковым. Он вас послушает. Вы можете на него повлиять, уговорить его, чтобы он не вел со мной себя как рэкетир, чтобы дал отсрочку платежа.
– Это ваши с ним дела. Я никогда в это не вникала.
– Да тут разорится все к чертям! – повысил голос Ларионов. – Мы и так разоряемся. С каждым днем, с каждым месяцем мы разоряемся! Они разоряют нас – бизнес, всех подчистую, торговцев, туроператоров, банковский сектор. Алиса, очнитесь, посмотрите, что творится кругом. Как Москва стала жить. Они разоряют нас, эти приблудные хамы, явившиеся неизвестно откуда, со своей вонючей периферии! Я все тот фильм вспоминаю – «Левиафан». Он не только правдивый, но и пророческий. Вот именно – провидческий, потому они тогда все так и окрысились на него, начали писать пасквили и доносы. Они давят и разоряют нас, изничтожают на корню. И скоро мы все, как тот несчастный мужик, будем сидеть даже не у разбитого корыта, а у кучи обглоданных костей, у остова нашего Левиафана, и драться между собой за эти кости!
– Мне нет дела до какого-то фильма.
– И мне не было дела, пока меня вот так не приперло! – Виктор Ларионов черкнул ребром ладони по горлу. – Вот так, Алиса! И вместо того, чтобы поддержать друг друга в такой час, мы, компаньоны, люди одного круга, потомственные москвичи, начинаем сводить друг с другом счеты, начинаем требовать какие-то деньги, платежи! Начинаем грызться между собой и требовать невозможного!
– Я сейчас ничего не могу. – Алиса говорила совсем тихо. – Мне сейчас плохо… Мне не до вас и…
– Поговорите с Мельниковым, пусть отсрочит мой платеж.
– Разбирайтесь сами.
– Я умоляю вас, велите Мельникову дать мне отсрочку, только вас он слушает!
– Я… Ну, хорошо, я позвоню Лене, мы поговорим. Потом.
– Почему жене позвоните, а не хотите решить все со мной? – Ларионов спросил это вежливо, но было видно, что вежливость дается ему с трудом. – Почему с женой станете говорить, а не со мной? О таких важных вещах, как деньги, финансы? Я что, никто?
– Виктор, вам надо успокоиться.
– Я что, никто?!
– Я позвоню Лене.
– Я что, пустое место?! Я для вас – пустое место?!
– Да оставьте вы меня в покое! – истерически выкрикнула Алиса Астахова. – Что вы ко мне привязались! Я сказала: мне не до ваших финансовых проблем сейчас! Вы там что-то напортачили, нахватали долгов, так и выкручивайтесь сами!
Виктор Ларионов несколько секунд созерцал ее бледное, искаженное гримасой лицо. Затем молча взял с кресла папку с документами. И пошел в прихожую.
Он уже закрывал за собой массивную дверь, когда услышал голос Алисы:
– Я позвоню вашей жене.
Глава 17
Трамвай «двадцатка»
Водитель трамвая двадцатого маршрута Эльвира Печенкина открыла двери на выход под бубнеж робота: «Остановка «Андроньевская площадь». Граждане пассажиры, своевременно оплачивайте свой проезд. Напоминаем вам, что штраф за безбилетный проезд составляет…»
Трамвай «двадцатка» – старый, потрепанный, сине-голубой – медлил на остановке. За окнами лил сильный дождь. Он начался около семи вечера, когда уже совсем стемнело. А сейчас половина двенадцатого, а дождь как лил, так и льет.
Эльвира Печенкина работала водителем трамвая всего три года. До этого она водила автобус в родной Тверской области. Но там сократили автопарк, оставили в основном шоферюг-мужиков, а женщин уволили. И Эльвира по совету троюродной тетки, давно перебравшейся в Москву, тоже отправилась в столицу и сначала устроилась в трамвайно-ремонтные мастерские. Там работала эта самая тетка. После года вкалывания в ремонтном цехе Эльвира пошла на стажировку для водителей трамваев.
Москва ей не нравилась – то ли дело родная Тверь! Леса, грибы, зимой снега полно. Тишина. А Москва – это пробки и суета. И надутые все, слова доброго ни от кого не дождешься. Тетка вот, например, сразу заявила: «Насчет того, чтобы жить у меня на квартире, даже не надейся». Пришлось угол снимать в квартире на шестерых.
Трамвай тоже не пришелся Эльвире по душе. Тупая механика. Идет только по рельсам. То ли дело автобус или тачка! Тачки в Москве богатые, прямо загляденье. Но водилы наглые. Иной бросит свой внедорожник прямо на трамвайных путях, включит аварийку и завьется часа на два. А трамвай стоит. А за ним и другие трамваи стоят. Пассажиры орут, нервничают. А что водитель трамвая может сделать?
«Двадцатка» как маршрут – так себе. Вроде и ничего. Но есть одно место, и оно как раз недалече… Так вот его опытные водители трамваев, кто давно в Москве, не любят.
Эльвира Печенкина закрыла задние двери, оставила открытой лишь переднюю, у турникета, и медлила пускаться дальше в путь. Трамвай стоял на остановке «Андроньевская площадь».
Шел трамвай двадцатый номер, на площадке кто-то помер. Тянут, тянут мертвеца. Опа!
Чего только ни поют, ни болтают, насосавшись дешевой водки и деревенского самогона на родственно-производственных посиделках, таких, как устраивает у себя дома ее тетя Маня! Она мужа схоронила, сына женила, живет с девяностолетним отцом и как вдова не любит скучать. Заглядывают к ней на огонек и подруги из мастерских, и ребята из трамвайного депо. Гуляют шумно и весело, несмотря на кризис. Такими вот прибаутками сыплют: шел трамвай двадцатый номер…
Приняв на грудь, начинают вспоминать разные случаи: и про аварии, и про дебоширов-пассажиров, и про нехорошие маршруты.
И когда речь заходит об этом, как раз вспоминают двадцатый маршрут. Рассказывают всегда одно и то же:
«Не дай бог ночью свет отключат на линии, когда ты ведешь трамвай по Андроньевскому проезду! И трамвай твой встанет! Там такое ночью можно увидеть…
Была такая Клава Пересудова. Работала в трамвайном депо и от мэрии даже, от столичного Департамента транспорта благодарность имела за отличную работу вагоновожатой. А потом в одночасье угодила в сумасшедший дом.
Прямо оттуда ее, беднягу, увезла «Скорая психиатрическая», из Андроньевского проезда, по звонку аварийной службы. Те приехали, да поздно уж было. Клава Пересудова со страху помешалась».
