Нира кивнула, не зная, что противопоставить этакому вескому аргументу. И вправду удобно… вынес и закопал…
— Но ее давно уже не использовали, там все заржавело. — Нат скинул куртку, под которой обнаружилась рваная рубашка. — У тебя иголка с ниткой найдется? А то я тут… поучить он меня захотел… думает, что я слабый и ничего не понимаю… придурок.
— Кто?
— Гарм… он старший над охраной. Райдо позвал их в дом, ну, на всякий случай. Он за мной следил. А тут решил повоспитывать. Я его и сбил с ног… конь вот напугался, плохо…
— Конь? — Нира чувствовала себя полной дурой. Она совершенно ничего не понимала. — Так, давай сюда свою рубашку…
…конечно, неприлично, когда мужчина без рубашки… и даже если жених… и она никогда не видела голых мужчин… ладно, не совсем голых. Нат худой-худой, ребра вон торчат. А шкура пятнистая, на животе и вовсе красная, точно вареная.
— Ты не смотри. — Он сам смутился, сгорбился, повернувшись боком. — Это пройдет… позже… может, потом, ну, когда Райдо выздоровеет, я у альвы попрошу, чтобы она и меня. Живое железо-то лечит, но с альвийскими штуками оно плохо справляется… и я вовсе не лишайный!
— Я не говорила, что лишайный!
— Так… одна девушка сказала… не девушка то есть… маркитантка… я пошел к ней… все ходили, и я тоже… а она посмотрела и сказала, что я лишайный и она меня обслуживать не станет.
Он обнял себя и тут же спохватился:
— Ты не подумай! Я больше к ней не пойду… вообще ни к кому не пойду! Ты мне нравишься, я на тебе женюсь и с тобой буду.
— Если меня раньше замуж не выдадут, — мрачно произнесла Нира, которой совершенно не понравилось упоминание о маркитантке.
Не пойдет он… конечно, не пойдет. Пусть только попробует пойти и… и, вообще, жаль, что единственный предмет, на котором можно выместить злость, — это рубашка. И Нира, преисполнившись мрачных предчувствий, с немалым наслаждением пронзила тонкую ткань иглой.
— Замуж? — переспросил Нат, развернувшись резко.
Пригнулся. И стал шире…
— Угу… Мирра постаралась… и если бы не теткина подруга, я бы не узнала даже. В газете напечатали о помолвке, и она привезла… то есть теткина подруга газету привезла, а в ней — объявление о помолвке с каким-то… ему за шестьдесят, представляешь?!
Нат оскалился и глухо зарычал. А на висках проступили капельки, как пота, только серебряные, и их становилось больше и больше.
— Нат… я не хочу за него замуж… вообще не хочу замуж ни за кого, кроме тебя… — Нира отложила и рубашку, и иглу.
Она смахнула эти капельки, которые прилипли к пальцам, потянулись за ними тончайшими нитями.
— Я тебя люблю… то есть я не знаю точно…
Нат склонил голову набок.
Но не рычит. И не скалится… и смотрит только, выжидающе так, а Нира совершенно не знает, что еще сказать.
— Понимаешь, я ведь никогда и никого не любила и поэтому просто не знаю, какой должна быть любовь. Но вот… мне плохо без тебя. А когда ты есть, то хорошо. Мне нравится смотреть, как ты хмуришься. И думаешь. Ты такой серьезный становишься, что просто сил нет… а еще мне было страшно… я подумала, что ты больше не придешь, что… забудешь или… или другую найдешь… кого-нибудь, чтобы проще и…
Нат покачал головой. И поднялся.
Он хоть тощий, но высокий. И сильный. И вовсе не лишайный, просто кожа молодая, нежная. Ему, наверное, больно, когда он вот так Ниру к себе прижимает.
— Я его убью, — тихо сказал Нат.
— Кого?
— Твоего… жениха…
— Ты мой жених, мне не надо другого. — Ей вдруг захотелось расплакаться и чтобы он, как в прошлый раз, утешал… тогда ему Нира все-все рассказала: и про скандал, и про пощечину, и про кольцо, которое отняли, хотя не имели права… и он говорил, что кольцо — это пустяк.
А остальное — надо потерпеть, и, когда Нире исполнится шестнадцать, Нат ее украдет…
Он собирал ее слезы губами.
И сам улыбался, неловко, потому что совершенно отвык улыбаться. И Нира боялась эту улыбку спугнуть. Вообще сделать что-то неправильное, оттолкнуть. Разочаровать.
Она ведь самая обычная, и не красавица даже. Рыжая, с веснушками вот, которые не сводятся ни ромашковым кремом, ни цинковой мазью… и бестолковая совершенно. Будь Нира толковой, с ней бы не происходило всяких неприятных вещей, вроде той помолвки…
— Я… я, наверное, тебя все-таки люблю. — Она всхлипнула и вытерла нос ладонью. — Но ты не думай, что если так, то теперь тебе все позволено будет!
Она сама высвободилась из его объятий. И за рубашку взялась.
— Не думаю, — ответил Нат, присев на краешек козетки. Сгорбился. Подбородок кулаком подпер. Думает.
— Если ты его убьешь, то тебя будут судить…
— Пожалуй.
— И посадят…
— Да, — вынужден был согласиться Нат. — Я не боюсь, не думаю, что в тюрьме страшнее, чем…
Осекся и отвернулся. Он не любит рассказывать о войне, и Нира не спрашивает, потому что от этих вопросов ему больно. А ей не хочется боль причинять.
— У тебя теплая одежда есть? — Нат заговорил спустя минуту или две… или десять даже?
Нира успела рубашку зашить.
— Есть.
— Здесь или…
— И здесь найдется…
У комнаты Ниры есть выход в гардеробную, а там наверняка отыщутся теплые чулки, и не только чулки. В гардеробной хранится превеликое множество вещей, включая, если память не изменяет, тетушкину норковую шубу…
— Хорошо. — Нат поднялся и рубашку надел, потрогал шов пальцами, и при этом вид был… удивленный? Нира даже заволновалась: вдруг она как-то неправильно зашила. — Спасибо… я давно уже сам шью, и… в последний раз мама зашивала, когда была жива, и… и ты собирайся, ладно?
— Сбежим?
— Сбежим, — подтвердил Нат.
Наверное, следовало спросить, куда именно они собираются бежать. И отказаться. Приличные девушки не доставляют родственникам волнений побегами из дома и вообще ведут себя благоразумно, но разве Нире оставили выход?
Она одевалась быстро.
Чулки. И еще одни — лишними не будут. Юбки… жилет… и та самая норковая шуба, изрядно запылившаяся, но меж тем теплая.
— Нира, — Нат сам застегивал крупные костяные пуговицы, — сейчас мы отправимся в город… там у меня есть… хороший знакомый…
По тому, как Нат поморщился, Нира поняла, что знакомый не очень хороший.
— Он поможет зарегистрировать брак… а потом… потом я придумаю. Деньги у меня есть.
Глупый, как будто Нире нужны были его деньги…
Дверь пнули, и от души, вымещая на ней раздражение. А потом пнули снова и еще раз, и Райдо, окончательно проснувшись, осознал, что, кто бы ни стоял по ту сторону ее, он так просто не сдастся.
