Гарм, который по-прежнему держался наособицу, порой исчезая на день или два, а однажды и вовсе на неделю, и тогда Ийлэ с удивлением понимала, что беспокоится и за него, что привыкла и к его молчаливому присутствию, к кухонным запахам, которые привязывались к нему, к полусонному взгляду и показной лени…
Привыкла она и к суетливому Талботу, что и думать забыл об отъезде, всецело отдавшись поиску клада. Он вновь и вновь обшаривал дом, простукивая стены и полы, забираясь в подвалы и на чердак.
Он рассказывал о поисках, когда устало, обреченно, почти смирившись, что именно этот клад не дастся в руки, когда восторженно, с предвкушением победы, когда просто потому, что невозможно было молчать.
Привыкла к Нире, тихой, растерянной, верно, не способной свыкнуться с мыслью о замужестве, тем более что замужество это было быстрым и каким-то ненастоящим, что ли.
Нет, Нира ничего не говорила, но в словах не было надобности.
— Я… — Она решилась подойти на третий день пребывания в доме. — Я рада, что ты жива и… — И замолчала, протянув серебряную бабочку-заколку. — Помнишь… Мирра мою сломала. И я еще плакала. А ты сняла и вот… у меня никогда не было таких красивых… и я ее… я прятала ее. От мамы, и от Мирры тоже… и вообще ото всех… и я не знаю, захочешь ты со мной говорить или нет, но…
Серебро потемнело. И эмаль стерлась с крыльев, и бабочка эта, простенькая, копеечная, смотрелась почти жалко.
— Я подумала, что мне больше нечего тебе дать. — Нира смотрела снизу вверх. — Да и это не подарок совсем… она ведь твоя.
— Нет. — Ийлэ коснулась крыльев бабочки, теплых, как и ладонь Ниры. — Я ее отдала. И… и я не хочу вспоминать. Хорошо?
Нира кивнула.
Она стиснула кулачок и спрятала за спину, за пышные юбки нелепого платья.
— Подружкой невесты ты тоже не будешь?
Ей не хотелось этой свадьбы, Ийлэ видела.
— Я не думаю, что это хорошая идея.
Вряд ли появление Ийлэ обрадует найо Арманди… и остальных тоже… и разговоры пойдут.
— У меня больше нет подруг, и… Мирра на меня злится. Мама тоже… все злятся…
— Я нет.
— Но у тебя-то есть причины. — Неловкая извиняющаяся улыбка. — Я… я не особо умна… и меня тогда отправили к тетушке… а потом когда вернулась, то мама сказала, что ты погибла… все погибли в доме… она солгала. Я знаю, когда она лжет, только не говорю… и тогда подумала, что она хочет защитить нас с Миррой, избавить от… от подробностей.
Нире нет и шестнадцати.
А год тому она была еще моложе… ребенок. И странно, что Ийлэ на этого ребенка злилась.
— Но в доме появились кое-какие вещи… я их помнила. И мама сказала, что твоя матушка была бы не против… что она память сохраняет… и это снова ложь была. Но я не замечала. Тебя ведь нет… и никого нет… а мама — это мама… — Нира вздохнула и обняла себя. — Потом появился отец и сказал, что ты выжила и… и если так, то есть шанс.
— Какой шанс?
— Не знаю. — Нира покачала головой. — Я… я случайно услышала тот разговор. Что они сделали?
— Ничего.
— Ты тоже лжешь.
— Все лгут.
— Это неправильно… и я не хочу этой свадьбы… никакой не хочу… хочу, чтобы меня оставили в покое. Только разве меня послушают?
Она оказалась права.
Не послушали.
Белое платье. Фата. Венок из белых цветов. Невеста походила на фарфоровую куклу, бледную, хрупкую… Растерянную.
А Нату черный костюм был к лицу.
— Что подарить женщине, чтобы она обрадовалась? — спросил он, заглянув к Ийлэ. Как обычно, постучать себе труда не дал.
— Не знаю.
— Ты же женщина!
— Разве я радуюсь? — Она почти готова была улыбнуться, до того серьезным и вместе с тем растерянным он был.
И, наверное, в другой жизни у Ийлэ мог быть младший брат.
Или кузен.
Скорее всего, кузен возраста Ната и характера его…
— Подари ей цветы, — посоветовала Ийлэ и не удержалась, коснулась виска, убирая длинную прядь. Несмотря на все усилия Ната, волосы его по-прежнему стояли дыбом. — Удачи тебе… вам удачи.
— Ты… ты не будешь ей мстить?
Он перехватил руку и не отпускал, держал осторожно, но крепко. В глаза заглянул, наверное, пытаясь понять, скажет ли она правду.
— Не буду. Она… ни в чем не виновата.
— Она хорошая. — Нат неловко улыбнулся, верно, ему самому улыбка была непривычна. — Очень хорошая! Замечательная! Просто грустная в последнее время… и я тебе привезу кусок торта, хочешь?
— Хочу, — подумав, согласилась Ийлэ.
В конце концов, она действительно женщина, а торты женщин очень даже радуют. И тогда еще подумала, что Райдо тоже уедет, но он остался. Вытащил Нани из корзины, сам лег, вытянулся на ковре и ее положил на живот.
— Ползи, — сказал он, ткнув Нани пальцем в толстую ножку. — Тебя ждут великие дела!
Она, верно, осознав величие тех самых грядущих дел, о которых сама Ийлэ понятия не имела, зашевелила что ногами, что руками, будто и вправду ползти пыталась. А потом затихла, привстала на ручонках, тоже толстеньких, смешных, и уставилась на Райдо.
— Я тебя замуж просто так не отдам. — Он лег на бок и ноги подтянул к животу, и в этой позе, в неловком жесте, которым Райдо прижал ладонь к груди, Ийлэ увидела боль:
— Тебе надо отдохнуть.
— Ты учти, что вырастешь, станешь красавицей и налетят… найдутся оглоеды, вроде Ната… хотя нет, Нат — бестолочь, но не оглоед, тут я поторопился.
Ийлэ села рядом и руки сунула под свитер.
А Райдо закрыл глаза.
— У твоей матушки пальцы ледяные…
— Потерпишь.
— Уже терплю. И вот представь, заявится ко мне однажды какой-нибудь лощеный типчик, мол, хочу вашу дочь замуж…
Нани улыбнулась и надула пузырь.
— Вот-вот… и я о том же. Как ему будет нос не сломать? Я тебя растил, а он замуж…
— Лежи смирно. — Ийлэ легонько толкнула этого невозможного нечеловека, который от толчка упал на спину и вытянулся, руки на груди сложив.
— Лежу. Смирно.
— Райдо! Тебе же…
Разрыв-цветок спал… и все одно, даже во сне, рос. Медленно, тяжело, но рос.
— Больно, — выдохнула Ийлэ, пытаясь что-то сделать с этой болью.
— Немного. Я потерплю.
Ее злила эта его готовность терпеть, и еще, пожалуй, собственная беспомощность, и то, что до весны еще больше двух месяцев, а значит, Райдо придется их как-то прожить.
— Не волнуйся, — он перехватил ее руку и поднес к губам, — все не так и плохо… точнее, раньше было куда хуже. А сейчас вот… я привык.
