Надо будет снять мертвую, но чуть позже, когда уцелевшая окончательно окрасится характерной зеленью.
Камины прочистить. Трубы…
В подвалах наверняка вновь сыро, а от сырости заводится плесень, от которой дом может заболеть…
Дом боялся. И нынешнего пробуждения, и старости, и того, что забыт хозяевами, а значит, оставлен сам на себя. Сам же он не справится ни с плесенью, ни с короедами, ни с дичающими побегами у южной стены. Они же будут тянуть соки, истощая и без того уставший дом.
— Я о тебе позабочусь, — сказала Ийлэ, погладив стену.
И дом отозвался благодарным теплом.
— Мне жаль, что мы поссорились. — Ей, оказывается, отчаянно требовался собеседник, пусть бы и не умел он ответить. — Я на тебя злилась. Думала, что ты меня предал.
Дом молчал.
Он не предавал. Он помогал, как умел, согревая подвалы, делясь силой, когда она требовалась. Дом убил бы тех, кто жил в нем, но это было противно его натуре.
Он терпел. И яд, и огонь.
Он держал комнату запертой долго, чтобы Ийлэ могла уйти. А потом позвал того, кто помог ей… тогда ведь Ийлэ требовалась помощь, пусть сама она не готова была признать это. Дом видел Райдо. И, пожалуй, Райдо был симпатичен дому, несмотря на то что оставался чужаком.
— Да, и хозяин из него никакой, — согласилась Ийлэ, поглаживая стену. — Думаешь, ему стоит поверить?
— Стоит, — ответил не дом, но Райдо.
А дом засмеялся. Он снова сыграл свою шутку, позволив псу подойти.
— С домом разговариваешь?
Райдо выглядел… обыкновенно.
Здоров стал. И рубцы закрылись, а некоторые шрамы вовсе разгладились. Со временем, надо полагать, и остальные исчезнут, что хорошо, потому что шрамов на нем слишком много.
— С ним давно никто не разговаривал. — Ийлэ убрала руку. — В подвалах воду надо откачать… и плесень убрать… и еще подкормить бы его, потому что третий год как…
— Гм… подкормить? — Райдо стену осторожно потрогал. — Знаешь, мне непривычна сама эта мысль, что дома нуждаются в еде… какая-то она… недружелюбная.
Дом заскрипел.
— Он тебя не тронет. Он никого не тронет. — Ийлэ поспешила утешить его. — Это же дом… дома не умеют убивать… точнее, такие дома, которые для жизни, понимаешь?
— Понимаю.
А смотрит на нее.
Зачем он смотрит на нее, и так, что становится под этим взглядом неуютно? Ийлэ вспоминает, что вновь потеряла туфли. Сняла где-то, кажется, в Лавандовой гостиной, в которой не осталось ничего лавандового, а быть может, в Розовой. Или в Малахитовой?
Названия потеряли смысл.
— Ты… зачем пришел?
— Просто так. Я помешал?
— Нет.
— Я подумал, что… я не хочу тебя отпускать, Ийлэ.
— Я не ухожу.
Идти некуда. И смешна она себе с той прошлой уверенностью, что надо всего-то дожить до весны. Вот она, весна, за порогом. И дороги открыты.
— Уходишь. — Райдо опустился на пол.
Близко. И эта близость тревожит. Не страхом, Ийлэ не боится его. Пожалуй, только его и не боится, но ее неудержимо тянет к нему… всего-то надо, что прикоснуться, раз уж так близко.
— Зачем ты продолжаешь голову брить?
Волосы короткие, щекочут ладонь. И Райдо щурится.
Дом тоже доволен. Ему нужен хозяин. Хозяйка — это замечательно, но с хозяином вместе — куда как лучше… дом бестолков и не понимает, что просит невозможного.
— Привык… тебе не нравится?
— Не знаю.
Какая разница? Или огромная? Шрамы на его щеках жесткие, а вот кожа мягкая. И что она творит? Весна виновата… дом, который хочет жить, а с ним и Ийлэ. Но она-то хочет давно, всегда хотела… тогда не в доме дело, но в том, что ей сложно без Райдо.
— Тогда не уходи.
— Я вслух сказала?
Он кивнул и руку перехватил, сдавил легонько пальцы.
— Хорошо, что сказала. А то бы я и дальше думал, что не нужен тебе.
— Нужен. Очень.
Дальше лгать не имело смысла, да и он просил говорить правду. Ему — можно. Поймет.
— Тогда почему?
— Потому что я тебе…
— Тихо. — Он прижал палец к губам. — Опять ты глупости думаешь, да?
— Откуда тебе знать, глупости это или наоборот…
— Оттуда. Глупости. Ты вот решила за меня. А это самая большая глупость, которую только представить можно. Никогда нельзя выбирать за кого-то… это неправильно. Понимаешь?
— Ты здоров.
— И уже начинаю об этом жалеть. — Райдо пальцы поцеловал. — Вот скажи, что за жизненная несправедливость? Почему больных любят и жалеют, а здоровых нет?
— Хочешь, чтобы я тебя пожалела?
Промолчал. И к лучшему, поскольку разговор подошел к опасной грани.
Жалеть его Ийлэ не смогла бы… ему и не нужна жалость, а то, что нужно, Ийлэ… разве имеет она право любить? Что она вообще о любви знает?
Ничего.
Она читала книги. О любви. И еще стихи писала. Все писали, в девичьих разукрашенных альбомах не должно быть иных тем… любовь и красота… и красота любви… только это к Райдо не имеет ни малейшего отношения. Не увязывается он с девичьими альбомами.
— Молчишь? — Райдо провел мизинцем по ее губам. — О чем молчишь?
— Обо всем понемногу.
— Я пугаю тебя?
— Не знаю… нет, не пугаешь. Тебе нужна другая женщина.
— Какая?
Он улыбнулся. Ему смешно? А ведь эта другая женщина рано или поздно появится. И заберет себе Райдо, а с ним и дом, оставив Ийлэ право на жизнь в этом доме. Другая женщина наденет кольцо на палец, или что там еще надевают псы? Она родит детей. И будет требовать к себе почтительного отношения. А Ийлэ не уверена, что сумеет быть почтительной, что вообще сумеет жить рядом с той, другой, пока еще не существующей женщиной.
Она постарается. Ради Райдо.
Он ведь замечательный и заслуживает счастья. А Ийлэ… в конце концов, у нее останется многое, к примеру память… или черная жемчужина на цепочке… или вот нынешний вечер на двоих.
— Красивая, — ответила Ийлэ. — Из хорошей семьи… воспитанная…
— Была тут одна красивая, из хорошей семьи. — Райдо передернуло. — И вообще, не хочу я другой женщины, меня эта вполне устраивает. Правда, она упрямая и не хочет мне верить. Но у нее есть на то причины. Она не так хорошо меня знает, всего-то пару месяцев… но она уже подарила мне эти пару месяцев.
Райдо перебирал ее пальцы, касаясь каждого губами.
Странно. Ийлэ не боится. Она должна бояться, она знает, что происходит потом… и больно, и Райдо не причинит ей боли. Не должен. Ей отчаянно хочется верить в это.
