— Как я и предполагал. — Это доктор произнес с чувством глубочайшего удовлетворения. — Ремиссия — явление временное. К сожалению.
Сожаления в его голосе не было ни капли.
— Вот, — доктор поставил на стол три склянки, — по пять капель в горячее вино. Если станет хуже — семь. Дальше сами подберете дозу.
И отвернулся, показывая, что беседа окончена.
Что ж, Нат сказал все, что от него требовалось. Флаконы он спрятал в кармане куртки.
— Спасибо.
— Мой долг — помогать пациентам, — отозвался доктор. — Сколь бы упрямы и грубы они ни были…
Нат ему не поверил, но из лавки вышел и дверь придержал осторожно, не хватало, чтобы этот человек решил, будто бы Нат тоже упрям и груб. Нет, упрям, об этом ему говорили неоднократно, но ведь не груб… разве что иногда.
— И вправду быстро обернулся. — Шериф стоял, прислонившись к перилам, разглядывая желтоватые свои ногти. — Я уж настроился… Так и не поладили?
— Нет.
— Жаль… меня-то родичи моей супружницы тоже не особо жаловали, но и к лучшему, мне с ними делить было нечего. Поженились, жили своим домом… прям как вы.
Нат кивнул.
— Зачем тогда заглядывал?
Вытащив флакон, Нат протянул шерифу.
— Опиум?
— Не мне.
— Райдо?
Нат кивнул и флакон убрал.
— Стало хуже?
Снова кивок.
— Что ж… не могу сказать, что меня это удивляет… жаль, конечно, но… жизнь — она такая… иные раны, как ни лечи, не зарастут. — Шериф вытащил кисет и, отрезав узкую полоску табака, сунул в рот. — Плохо, конечно… и хорошо. Нет, ты, парень, не думай, что я такой черствый… хотя, конечно, черствый… в мои-то годы всего насмотришься, ко всему привыкнешь… но вот… глядишь, как помрет твой, так и ты уберешься… и вообще… мне поспокойней станет.
— А сейчас беспокойно?
— В лесу еще одну девку нашли.
— И что? — Нат шел не спеша.
— Ничего. Говорят, что ваши…
— Вранье. У нас никто не отлучался.
— Так-то оно так, — согласился шериф. Он жевал табак, размеренно двигались челюсти, и длинные обвисшие усы шерифа тоже подрагивали, и Нат испытывал почти непреодолимое желание эти усы подергать, до того чуждыми они казались на этом лице, точно приклеенными. — И будь оно иначе, я бы уже задержал… от меня и требуют, чтоб предпринял чего…
— Чего?
— Чего-нибудь… лучше посредством крепкой веревки. Но для суда у меня доказательств нет, а без суда вешать — это самоуправство полное… — Он сплюнул и плевок растер сапогом. — Но самоуправство — на то и самоуправство, что ему закон не важен… люди пока терпят. Но как надолго их хватит?
— Не знаю, — ответил Нат.
— Это был риторический вопрос.
— Тогда извините.
Нат остановился перед магазинчиком, в витрине которого были выставлены стеклянные фигурки. Нире бы понравилось? Она говорила, что любит всякие интересные вещи. Знать бы еще, что она сочтет интересным. Музыкальную шкатулку, с виду довольно старую? Или вот куклу… нет, кукла чем-то на Мирру похожа, а сестру Нира побаивается. Но вот серебряное деревце с колокольчиками выглядит очень интересно. Или часы-птица. А еще гребни найти надобно, о которых Гарм спрашивал.
— Парень… — Шериф закашлялся и кашлял долго, согнувшись пополам, успокоился сам, ударил себя в грудь кулаком, пробормотав: — Извини. Подавился.
— Нет.
— Что?
— Вы не подавились. — Нат подался ближе, к самому лицу, к желтой коже, к желтым же зубам. — Вы больны. Чахотка, да?
— Умный, да?
— Наверное. — Нат никогда не пытался оценивать свой ум. Он лишь надеялся, что не очень глуп. — От вас кровью тянет. И значит, вам тоже осталось недолго.
Шериф оскалился. Пожалуй, не будь он человеком, Нат счел бы этот оскал вызовом.
— Убирайтесь, — шериф произнес это тихо, — и ты, и твой Райдо… убирайтесь, пока можете…
— Иначе?
— Иначе вас заставят уйти. — Он вытер губы ладонью.
— От табака только хуже будет. — Нат угрозы не испугался. — Но вы сами знаете. Тогда почему жуете?
Шериф смотрел не мигая. Нехороший взгляд. И человек тоже. В этом городе как-то слишком уж много нехороших людей. Или просто Нат к другим городам не присматривался?
— Привычка. — Йен кривовато усмехнулся. — А ты парень веселый, как я смотрю… но передай, что я сказал. Будь так добр.
Нат кивнул: передаст. Ему не сложно.
А вот все-таки что выбрать? Шкатулку, дерево или семейство костяных слонов, вырезанных с удивительным мастерством… или вот тот кинжал кривой, в затертых ножнах… нет, кинжал не для женщины… про гребни бы не забыть.
Из Города им уехать позволили.
Ийлэ проснулась.
И открыла глаза. Удивилась тому, что место это ей не знакомо, а потом вспомнила и вчерашний день, и разговор, и сон нелепый. Она села в кровати, широко зевнула. И дальше что? Уходить? Или остаться? А если остаться, то как себя вести? Притвориться, будто бы все обыкновенно? Ийлэ хорошо научилась притворяться, но сейчас почему-то ей не хотелось лгать.
Обыкновенно?
Нет.
И да.
И ей, пожалуй, нравится. Не то, что происходит, но утро. И солнце за окном, дождь в кои-то веки прекратился. Ийлэ выбралась из кровати. Она ступала осторожно по нагретым половицам, и дом молчал, соглашаясь, что не следует будить Райдо. Во сне он забавный.
Черты лица мягче становятся. И шрамы вовсе его не портят. Ийлэ не представляет его без шрамов… а он улыбается… и, наверное, знает, что Ийлэ рядом. Или просто снится что-то хорошее? Пускай.
А Ийлэ посмотрит. Ей нужно подумать… еще бы знать, о чем именно.
— Пол холодный, — сказал Райдо, не открывая глаз. — Иди сюда.
И руку протянул. А Ийлэ приняла, она забралась в кресло, к нему на колени, что было и вовсе немыслимо, но зато тепло и уютно.
— Рано еще, а ты уже вскочила. — Райдо провел пальцем по ее шее. — Что-то случилось?
— Нет.
— Случилось. — Он гладил шею, и это вновь не было неприятным. Напротив, Ийлэ хотелось устроить голову у него на плече и просто сидеть, наслаждаясь моментом.
Утро.
Солнце.
Райдо…
— Ничего не случилось, — возражала она исключительно затем, что сейчас и здесь ей нравилось возражать ему. Вот он нахмурится, хмыкнет, но гладить не перестанет. От него пахло сном и молоком, которого, наверное, не осталось. А если и осталось, то кувшин стоит далеко, на столике, за ним вставать придется, а вставать Ийлэ не хочется.
