Едва прикоснувшись к ручке, понимаю, что туда попасть можно и не пытаться. Даже прострелив замок – не войти. Слишком горячая. Видимо, огонь нашел чем поживиться, кроме груды денег. Да и гарь нос режет – словно от горящего пластика.
Этот план отпадает.
Блин! Да что это я? Ведь есть другой выход.
Развернувшись на сто восемьдесят градусов, несусь в комнату Мордоворота.
Чем открутить шурупы?
Быстрый поиск не дает результата. Ничего подходящего. Открывать кладовку, в которой оборудована морозильная камера, чтобы использовать в качестве отвертки тесак, не решаюсь – боюсь обнаружить там обезображенное тело Нинки.
Ругнувшись в сердцах, спешу в комнату Вольдемара.
Выдвижное лезвие слишком хрупкое.
Верхний ящик письменного стола, рассыпая содержимое, летит на пол.
Следующий. Карандаши, краски, пластилин…
Не то, все не то.
Ругнувшись, бегом несусь на кухню. Столовый нож с закругленным острием подойдет в самый раз. Перевожу дыхание, смахиваю со лба пот, возвращаюсь в комнату здоровяка-людоеда.
Звуков перестрелки не слышно, но это ни о чем не говорит. Могут просто не долетать.
Шурупы выкручиваются плохо, ржавчина изрядно поработала над резьбой.
Лезвие гнется, крошится, но дело идет.
Выкрутив один, берусь за второй. Этот после нескольких оборотов идет легко, словно вчера закручен.
Третий сорвать не получается.
Порезав пальцы, зло матерюсь и берусь за четвертый. Позже закончу с непослушным.
Когда остается лишь один шуруп, удерживающий решетку, я плюю на него. Не идешь – и не надо.
Ухватившись за угол, тяну решетку на себя. Тонкая жесть послушно гнется.
– Нет!
Осев на ставших в миг ватными ногах, обхватываю голову руками.
– Только не это.
Несмотря на солидные размеры решетки, сам вентиляционный канал не превышает двадцати сантиметров по диагонали.
Текущие по щекам слезы затуманивают взор.
– Нет, нет!
Через столько пройти, столько перенести и стерпеть… все напрасно.
Сквозь пелену текущих ручьем слез смотрю на пляшущий ствол пистолета.
Какое-то мгновение это кажется единственным выходом, череда видений проносится перед взором.
Мрачный подвал Санатория, липкая паутина на голой коже, вонючее достоинство Вольдемара на губах, окровавленный нож в моей руке, кромсающий человеческую плоть…
Хриплый вой мечется по узким коридорам подземелья.
Пережить такое, и напрасно?
– Должен быть другой выход, должен быть, – шепчу я, стараясь не смотреть на брошенный между ног пистолет.
Мелькает идея, на первый взгляд настолько нереальная, что проскальзывает, словно бред. Сумасшествие, но дающее надежду. Крохотную, иллюзорную… но тем не менее.
Сунув пистолет в карман, закрепляю на место решетку, закрывающую вентиляционную шахту. Головки шурупов блестят свежими царапинами, но с этим ничего не поделаешь.
Возвращаюсь к Вольдемару.
Протерев пистолет полой халата, вкладываю ему в руку.
Надеюсь, проверять на наличие пороховых газов на коже не будут.
– Живым от тебя пользы не было, хоть дохлым разок послужи.
Со стороны железных дверей доносятся топот и грохот.
Всхлипнув, бросаюсь в комнату Мордоворота и забираюсь под кровать.
«Господи, только бы сразу не начали стрелять», – молюсь я.
Топот ног.
– Этот мертвый.
– Этот тоже.
Дрожь колотит тело. С трудом сдерживаю желание в ужасе бежать прочь. Не важно куда – главное, нестись изо всех сил куда-нибудь. Но это верная смерть. Бежать некуда.
– Доигрались придурки, – доносится из коридора. – И чего теперь делать?
– Чего-чего… – передразнивает более грубый голос. – Доложим старшему, пускай решают. Наше дело – предотвратить побег сырья – выполнили. Остальное – не наши проблемы.
Мелькает надежда переждать, а когда бойцы уйдут – выбраться и сбежать.
– За дверью огонь, – докладывает боец. – Выбивать?
– Я тебе выбью, – грозит обладатель грубого голоса, по всей видимости, являющийся старшим в группе. – Сильно горячая?
– Так точно.
– Значит, погодите выбивать, а то задохнемся, как крысы. Проверяйте дальше.
«Самое время выбираться», – решаю я. Если заметят первыми, и имени не спросят, шмальнут очередью.
– Эй, – жалким голосом блею я, – не стреляйте.
– Руки над головой, чтобы видны были, – следует после небольшой паузы приказ, – и выходи медленно.
Выхожу.
– Еще одна беглянка, – бросает боец в боевом снаряжении с автоматом в руках и закрывающей лицо маске – балаклаве черного цвета.
– Я не беглянка, – поспешно говорю я.
– Ну и кто ты?
– Я фрейлина Великой Екатерины.
– Во как, – протягивает боец в черном наморднике.
– Вали ее, – ведет стволом автомата второй. Сердце ухает в желудок куском льда. – Возиться еще…
– Не нужно, – молю я. – Ведь дело по снабжению органами не закроют, просто найдут новых людей, а я уже в теме, пригожусь.
От слов на языке привкус тухлятины. Сглатываю, сдерживая рвотные порывы.
– Ладно. Запрем в камере. Прибудет старший, разбираться, что здесь и как, пускай и с тобой решает. Пустить в расход всегда успеем.
– И то верно, – хмыкает замерший в проходе боец, балаклаву которого украшает изображение скалящегося черепа. Жуткая картинка.
– Топай.
Послушно иду, по крупицам собирая решимость бороться за свою жизнь до конца.
Эпилог
– Хороший я человек или плохой?
Внимательно всматриваюсь в глаза напротив.
Нет в них ответа.
Моргаю.
Глаза напротив на миг скрываются за веками.
Зеркало – беспристрастный свидетель. Что видит, то и показывает.
Не знают они ответа на этот вопрос. Ведь глаза всего лишь отражение души.
Ответ дает язык, послушный разуму.
– Не плохой – это точно. Ведь плохой человек делает зло по велению сердца, а хороший лишь из-за жизненных обстоятельств. Значит – хороший.
Вздохнув, уголками губ улыбаюсь отражению.
Сняв с бюста какого-то древнегреческого философа карнавальную маску, прячу за ней лицо. Теперь из зеркала на меня смотрит незнакомка.
