Первое, что бросается в глаза, неестественная поза человека. Прислонившись к стене, он распластал в стороны поднятые руки. Голова свешивается на грудь.
Крадусь вперед. Поза человека слишком нелепа, чтобы быть устрашающей. Да и отсутствие одежды навевает определенные мысли.
Еще несколько шагов. Человек остается неподвижен. Жив ли он? Может, это пугало? В смысле, очередной Вольдемаров муляж.
Стон опровергает это предположение.
Живой человек. По крайней мере – пока.
Под ногой хрустит камень.
Замираю.
Голова поднимается.
– Федя?
В коридоре больше никого нет, поэтому я решаюсь показаться.
– Кто это? – голос полон муки и страха.
– Я, Федя, – говорю, приближаясь.
– Ты? – тяжело сглотнув, морщится парень. На скуле краснеет внушительный кровоподтек. На ребрах густая сеть кровоточащих рубцов – следы плети.
– За что тебя? – участливо интересуюсь я.
– Тебе-то что? – огрызается парень, недобро кривя губы.
– Ну…
– А ты как здесь оказалась? – В глазах Феди появляется подозрительный блеск.
«Сказать – не сказать?» – мечется в голове.
– Ты убегаешь!
– Федя, не кричи.
– Освободи меня, – срываясь на шипение, требует парень.
– Я пришлю помощь сразу же, как только доберусь до людей.
– Стой, сука! Или ты освободишь меня, или никуда не пойдешь.
– Тише, – взмолилась я, поднося пальцы к губам.
– Освободи или я буду орать!
– Но послушай, у меня нет инструмента, чтобы открыть замок…
– Не отходи от меня! Пили цепь.
– Это слишком долго. Кто-то может войти сюда и обнаружить меня.
– Я готов пойти на такой риск. А теперь заткнись и пили. Вон ножовка.
У противоположной стены стоит шкаф, возле которого свалены кучей грязные сапоги, а на полках лежат без видимой системы разнообразные предметы. Тут и спиннинг с блестящей катушкой, и термос, и даже подшивка «Комсомольца Донбасса» двадцатилетней давности. Не сразу, но мне удается обнаружить пилу.
– Она же по дереву.
– Плевать. Пили, шалава.
– Но…
– Пили… Без меня ты отсюда не уйдешь. Уж лучше я помешаю тебе сбежать – может, наградят.
– Хорошо, – едва слышно выдыхаю я, опустив руку в карман. Пальцы ложатся на рукоять ножа. – Хорошо.
– Давай же, не тяни!
Сглотнув желчь, подступившую к горлу, бью Федора в горло. Тупое лезвие скрипит, погружаясь в плоть.
– Ай! – Сунув пальцы свободной руки в распахнутый рот парня, душу крик в зародыше. Слизкий и горячий язык проталкивается между средним и безымянным пальцами – меня передергивает от отвращения.
– Урод! Урод! – бесшумно ору я, сглатывая слезы и нанося удар за ударом. В лицо, в грудь, в живот – куда попаду. Кровь тучными брызгами летит во все стороны: на стены, на пол, на меня.
Засунутую в рот руку пронзает боль, явственно трещит кость. Чтобы не закричать, впиваюсь зубами в небритую щеку. Брызжущая в такт биению сердца из рассеченной вены, кровь тугими струями бьется в правый сосок. Он напрягается, и в какой-то момент я испытываю возбуждение. Потрясенная до глубины души, отскакиваю.
Пальцы, оставив куски кожи на зубах, вырываются на свободу.
Взгляд встречается с глазами Феди.
Время замирает.
Окровавленные губы дрожат, силясь выпустить на свет слово, но вместо этого из искромсанного горла вырывается поток рвоты вперемешку с кровавой пеной.
Подрагивающее тело обвисает на цепи.
– Ты сам виноват, – шепчу я, прижимая покалеченную руку к груди. Боль раскаленными иглами пронзает кисть. – У меня не было выбора.
«Был», – едва слышно шепчет совесть.
Ужасная апатия охватывает тело и мысли. Потребность сесть и выплакаться становится необоримой.
Но вид ворот, таких близких… один шаг, и можно дотянуться рукой, дает силы сделать этот шаг.
Достав из кармана связку ключей, ищу тот единственный, который откроет путь к свободе. Не подходит ни один.
В отчаянии пробую близкие по форме. Не входят. Здесь отверстие под ключ восьмиугольного сечения, если верить входному отверстию замка, в связке же самые разные ключи: плоские, круглые, но многогранных нет.
Покосившись на нож, мелко дрожащий во второй руке, едва не плачу от огорчения. Столько пройти, и вот…
Стараясь не торопиться, а действовать четко и выверенно, пробую ключи по второму кругу. Все подряд. Не подходит ни один.
Как глупо… От жуткого отчаяния хочется биться головой об стену.
Придется возвращаться. Нечего и мечтать открыть замок без ключа. Я ведь не медвежатник. Сунув ключи в карман, бреду назад. В висках гидравлическим прессом ухает кровь, перед глазами плывет пелена.
Проходя мимо трупа, старательно смотрю в другую сторону. Осознание напрасности убийства сводит с ума.
До самого банно-прачечного помещения не покидает ощущение, что мертвец сверлит взглядом спину. Если обернусь, он блеснет злобными огоньками алых глаз и, оскалив окровавленную пасть, зарычит.
Прокравшись на надзирательскую половину, закрываю дверь. Делаю это медленно, но навесы все же издают скрип. Тихонько.
Теперь замок.
Ключ попадает в замочную скважину далеко не с первой попытки. Лишь усилием воли удается на миг унять дрожь.
Два оборота, щелк-щелк.
Замираю.
Дальше. Мимо кухни…
Прислушиваюсь – тихо. Лишь мыши шуршат да холодильник тарахтит.
Проскользнув в спальню, перевожу дыхание.
Вольдемар храпит, раскинув руки и свесив ноги с кровати.
Нужно вернуть ключи на место и пристроиться в ногах.
И тут меня бросает в холодный пот.
Кровь!
У меня весь подбородок в крови, и халат…
– О боже! – беззвучно шепчу я, борясь с волнами страха.
Нужно успокоиться.
Делаю десять глубоких вдохов-выдохов.
Дрожь уменьшается. Однако ледяные пальцы, до хруста сжимающие мочевой пузырь, хватку не ослабили.
Первым делом нужно вернуть ключи на место. Потом пробраться в туалет и там уничтожить следы убийства.
Некстати приходит мысль, что я только что убила человека. Первый раз в жизни… Можно подумать, я собираюсь сделать это еще раз.
И что удивительно, особых чувств по этому поводу я не испытываю. Страх, что узнают, кто это сделал, – да. А вот угрызений совести не ощущаю. Может, позже придут, когда количество адреналина в крови уменьшится?
