Но боги, думал Мокриц, возвращаясь к настоящему моменту, понятно, почему Грош беспрестанно грызет свои конфеты от кашля – от здешней пыли недолго и задохнуться!
Он пошарил в карманах и вытащил ромбовидный леденец, который получил от старика. Выглядела конфета вполне безобидно.
Минутой позже, когда Помпа ворвался в комнату и сильно хлопнул Мокрица по спине, дымящийся леденец выскочил и прилип к стене напротив, где к утру разъел изрядное количество штукатурки.
Грош отмерил ложку перечно-ревенной настойки для бронхов и нащупал отсохшую бородавку, которая болталась у него на шее, чтобы отвадить внезапное нашествие докторов. Всем известно, что от них одни болезни. Природные снадобья – вот ответ на любые беды, а не какие-то дьявольские микстуры, невесть из чего сготовленные.
Он смачно причмокнул губами. Этим вечером он как раз положил в носки свежую серу и прямо чувствовал, как та идет ему на пользу.
В бархатистом полном бумаги мраке сортировочного отделения мерцали две свечи в лампах. Свет проходил через наружное стекло, наполненное водой, чтобы свеча погасла, если лампа вдруг разобьется. От этого лампы смахивали на фонарики какой-нибудь глубоководной твари из стальной илистой пучины.
Из темноты донеслось слабое бульканье. Грош закупорил пузырек с эликсиром и приступил к делу.
– Чернильницы все наполнены, ученик почтальона Стэнли? – нараспев произнес он.
– Так точно, младший почтальон Грош! Ровно на треть дюйма от горлышка, как предписано в Уставе Работников Почтамта, в главе Заведования Хозяйством, параграф С-18, – отрапортовал Стэнли.
Грош зашелестел страницами огромного фолианта, водруженного на пюпитр.
– Можно посмотреть картинку, господин Грош? – попросил Стэнли с благоговением.
Грош улыбнулся. Это было частью их ритуала, и он дал юноше свой обычный ответ.
– Так и быть, но это в последний раз. Ни к чему зазря смотреть на лик божий, – сказал он. – И на другие части тела.
– Но, господин Грош, ты же говорил, что в холле раньше стояла его статуя, вся из золота. Люди, наверное, постоянно на нее смотрели.
Грош замялся. Но Стэнли был растущим юношей. Рано или поздно придется все ему рассказать.
– По правде сказать, не припомню, чтобы люди обращали особое внимание на его лик, – сказал он. – Они все больше заглядывались на… крылья.
– На фуражке и туфлях, – подхватил Стэнли. – Чтобы лететь на них и рассылать почту со скоростью… почты.
Капелька пота скатилась со лба Гроша.
– На фуражке и туфлях, да, и там тоже, – ответил он. – Но… не только там.
Стэнли пригляделся к рисунку повнимательнее.
– Ах да. Не замечал раньше. У него крылышки на…
– На фиговом листе, – быстро перебил Грош. – Так мы это называли.
– Но зачем ему тут лист?
– О, в старину все такие носили, потому что это был классицизм, – ответил Грош с облегчением, радуясь, что разговор ушел в сторону от каверзной сути. – Это фиговый лист. С фигового дерева.
– Ха-ха, вот дураки-то, откуда же у нас фиговые деревья! – воскликнул Стэнли, словно обнаружил прореху в давно устоявшейся догме.
– Верно подмечено, юноша, но лист все равно был из железа, – терпеливо ответил Грош.
– А крылья? – спросил юноша.
– Ну-у, вероятно, тогда думали: чем больше крыльев, тем лучше, – ответил Грош.
– Да, но если крылья на фуражке и на туфлях перестанут работать, удержат ли его…
– Стэнли! Это всего лишь статуя! Не перевозбуждайся! Успокойся! Ты же не хочешь огорчать… их.
Стэнли свесил голову.
– Они снова шептали мне что-то, господин Грош, – сознался Стэнли тихим голосом.
– Да, Стэнли. Мне тоже.
– Я помню, как это было в прошлый раз, господин Грош. Они разговаривали ночью, – произнес Стэнли дрожащим голосом. – Я зажмурился, но строчки так и стояли передо мной…
– Да, Стэнли. Не переживай. Постарайся не думать об этом. Это все господин фон Липвиг виноват, он разворошил их. Я говорю: оставьте вы их в покое. Но кто меня слушает? Никто – и вот результат. Все узнают на собственном горьком опыте.
Стэнли начало потряхивать.
– Кажется, только вчера караульные белым мелом обводили господина Тихабля. Вот кто узнал на своем опыте!
– Ну-ну, успокойся, – Грош легонько похлопал его по плечу. – Ты их вспугнешь. Думай о булавках.
– Но какая несправедливость, господин Грош, что они так быстро погибают и не успевают повысить тебя до старшего почтальона!
Грош шмыгнул носом, лицо его стало мрачнее тучи.
– Ну все, довольно, Стэнли. Это не имеет значения.
– Но господин Грош, ты уже очень, очень старый, – настаивал Стэнли, – а все еще младший почта…
– Я сказал, довольно, Стэнли. Теперь, будь добр, поднеси лампу поближе… так-то лучше. Зачитаю страничку Устава, они от этого всегда притихают. – Грош прочистил горло. – Сейчас я зачитаю Устав, главу «Правила Доставки» (Столица) (Воскресенья и осьмицы – выходные дни), – объявил он в пространство, – которая гласит: «Все доставляемые письма должны быть доставлены по домам адресатов в черте города Анк-Морпорк в указанные часы: ночная доставка до восьми часов пополудни, первая смена. Утренняя доставка до восьми часов утра, вторая смена. Утренняя доставка до десяти часов утра, третья смена. Утренняя доставка до полудня, четвертая смена. Дневная доставка до двух часов, пятая смена. Дневная доставка до четырех часов, шестая смена. Вечерняя доставка до шести часов, седьмая смена». Таковы часы доставки, и я их огласил, – Грош на секунду склонил голову, а потом захлопнул фолиант.
– Зачем мы это делаем, господин Грош? – робко спросил Стэнли.
– Все из-за претен-циозности, – ответил Грош. – Вот в чем все дело. Про-танцы-возность сгубила Почтамт. Про-танцы-возность, и жадность, и Чертов Тупица Джонсон, и Полный Пи.
– Полный Пи, господин Грош? Но что это…
– Не спрашивай, Стэнли. Там все очень сложно, и нет ни слова о булавках.
Они потушили свечи и удалились.
Как только они ушли, послышался слабый шепот.
Глава третья
Своими силами – и никак иначе
В которой наш герой окунается в мир булавок – Зеленщик & амперсанды – З.Л.П. – Навстречу судьбе – Девушка и ее големы – Бизнес как бизнес и очередное обсуждение сути свободы – Клерк Брайан старается
– Пора Вставать, Господин Вон Липвиг. Труба Зовет. Начинается Новый День На Должности Почтмейстера.
Мокриц разлепил одно веко и зыркнул на голема.
– Ты что же, еще и мой личный будильник? – спросил он. – А-а-ах! Мой язык! Как будто мышеловкой прижало.
