Мы пожали друг другу руку.
— Оставьте свой мобильный в машине и пройдемся, — предложил я.
— Хорошо.
Осборн открыл дверцу и положил в бардачок два мобильных. Мы не спеша шли по пустынной улице в сторону Бишопс-гейт. Осборн был явно расстроен потерей людей. Их застрелили сквозь окно машины. Соседи слышали только шум отъезжающего автомобиля. То есть кто-то подъехал или подошел совсем тихо, произвел несколько выстрелов из пистолета с глушителем, потом вошел в дом, прострелив замок, и, убедившись, что Тони нет, поспешно убрался из опасного места.
— Кто еще знал, что вы приставили к девушке охрану? — спросил я.
Осборн сжал губы и выпятил вперед подбородок. Не собирается отчитываться передо мной за их сложности и, вероятно, свою ошибку.
— Круг подозреваемых сужается, — коротко ответил он.
Я сочувственно хлопнул его по плечу. В этой работе все бывает.
— Давайте решим, как вывести девушку из игры, — предложил я. — Питер может же выехать прямо сейчас? Ну, через час-полтора?
— Конечно. Вы скажете, куда ему ехать?
— Я подвезу ее в тихое место, скажем, на Ганновер-сквер. Знаете, где это? — Осборн кивнул. — Будьте у банка Барклейс. Там одностороннее движение вокруг площади, мы всех увидим, если что.
— В три? В начале четвертого? — спросил Осборн.
— Где-то так. Вы же будете там сами?
— Разумеется.
— У вас найдется еще время? У меня есть некоторые соображения, как попытаться со всем этим покончить.
— Заманить их в ловушку?
— Да.
Осборн сжал челюсти так, что желваки пропечатались сквозь щеки.
— Я об этом все время думаю.
— Только… Только пока не отправим молодежь, прошу вас, никому никаких звонков. Даже не забирайте свои мобильные из машины. На такси поезжайте к Питеру.
Осборн с досадой покачал головой:
— Я представить себе не мог, что эти мобильные, как чума, как СПИД.
У всех у нас одно и то же сравнение.
— Да. И почему-то до сих пор никто не удосужился изобрести презервативы, — слукавил я.
5
Двери в «Кенсингтон Гарденс» были открыты, хотя любознательной литовки за стойкой не было — отошла куда-то на минутку. В холле вообще было пусто. Лифт, как показывала красная цифра, был на шестом этаже, и я его ждать не стал. Взлетел к себе на третий через ступеньку по лестнице.
Наша встреча с Тоней — согласитесь, уже в другом качестве, хотя ничего и не было, — произошла так. Спрашивать пароль она не стала. Замялась чуть, когда я постучал — она ведь только придуманный мною псевдоним знает. Но делать нечего, спросила:
— Это ты? — И уже шутливо: — Это ты, Клеопатр?
— Я, я. Открывай.
Дверь приоткрылась чуть-чуть, чтобы в щелку было видно мое лицо. Потом она распахнулась, а в следующий момент я получил такой удар между ног, что в голове у меня сверкнула молния. Это просто такое выражение: «в глазах потемнело от боли». На самом деле это вспышка. Боль была такая, что я повалился на пол и даже выпустил из руки свой драгоценный рюкзачок.
Я недавно мысленно укорял Мохова, что он не научил дочь тому, что знает сам. Я был неправ. Хороший отец рассказал своей принцессе об этой Ахиллесовой пяте, которая превращает самого свирепого насильника в беспомощного младенца.
Я хотел сказать Тоне, что забыл, что я в маске, но тогда мне было недосуг. Скрючившись, я катался по пахнущему моющими средствами ковролину коридора. А агрессорша приняла еще одну наступательную позу, и я простонал уже по-русски:
— Да я это, я. Черт, Тоня!
Голос человека в моем состоянии наверняка неразличим, но родной язык ее отрезвил.
— Я в маске, — выдавил я из себя еще три слова.
Встать я еще не мог, просто отталкивался от пола ногами, помогая Тоне затащить себя в номер.
— Блин, откуда я могла знать? — оправдывалась она. — Очень больно?
Она захлопнула дверь, и я откинулся на нее и попробовал вытянуть ноги. Так лучше, начинало отпускать.
— Это из тех вещей, которых тебе самой не испытать, а объяснить невозможно.
— Как роды? — тут же нашлась Тоня.
Она хотела помочь мне встать, но я остановил ее. Не надо экспериментировать: сейчас полегче, и хорошо.
— Я немного занималась карате, — не без гордости сообщила моя неслучившаяся любовь.
— Ах это было карате!
Я так и оставался сидеть на полу, пока Тоня закидывала в пакет вещи и надевала плащ.
В такси она какое-то время еще помнила, что нанесла мне пусть временное, но увечье. С сочувствием смотрела на меня, смешно, уточкой, вытягивала губы, как провинившийся ребенок. Я положил этому конец, сказав: «В том месте переломов не бывает, успокойся».
Она успокоилась. Сидела, едва касасясь меня плечом. Пару раз поворачивалась ко мне, как будто хотела что-то сказать. Потом — мы уже свернули на Брук-стрит — решилась:
— Слушай. Я не могу не уезжать сейчас с Питером?
Я даже не понял столь сложносочиненную фразу. Подумал, что это было буквально, что ей именно с Питером не хотелось оказаться вместе.
— Это почему?
— Ну… Можно я останусь с тобой?
— Тоня!
— Папа же мне будет звонить, — нашла она благовидный предлог. — И тогда нам лучше быть рядом.
— Но ты же знаешь все, что нужно сказать Володе. Что улика получена и отправлена, кому надо. Чтобы он нам верил и терпеливо ждал, не выбрасывал фортелей. И чтобы он сказал, как я могу его разыскать.
— Да, но папа же не в себе. — Тоня вцепилась мне в руку. — Нет, мне надо было взять тебя с собой, чтобы ты на него посмотрел. Он может сначала наломать дров, а потом мне позвонить.
— Но это что-то изменит? Будем ли мы в этот момент вместе или в разных местах?
Тоня убрала руку.
— Хорошо, я поняла.
— Тоня, смотри. — Теперь я взял ее руку в свои. Пальцы длинные, тонкие, ухоженные. — Если ты сейчас не уедешь, моей первой и постоянной заботой будет твоя безопасность. А сейчас важнее всего найти Володю. Тем более что — ты сама говоришь — он не в себе.
Тоня выдернула руку:
— Хорошо, хорошо. Я поняла.
Как я говорил, движение на Ганновер-сквер одностороннее, и тем это место и хорошо. Мы свернули налево и начали объезжать сквер. Площадь не такая уж маленькая, сквозь деревья просматривается плохо, но если за нами кто-то едет, он тоже будет вынужден повернуть налево. А на дальней стороне площади от банка и вдоль всего квартала есть стоянки для заказных автобусов, ночью они всегда пустые. Я давно это место присмотрел.
