Хватило и на этот раз. Только сон меня не отпускал. Я тогда ночью снова провалился, надеясь, что Рита вернется и пояснит, что она хотела до меня донести. Но нет, она уже все сказала. Это я еще не распознал слова языка, на котором она теперь изъяснялась.
Завтрак в отеле начинался в семь, так что и здесь я себя наказал. Чашку кофе я успел бы выпить, но я не люблю делать что-либо на ходу. Чем есть холодную пиццу стоя, мне проще поголодать. Чем заглотить, обжигаясь, жидкость, вкуса которой я не почувствую, я лучше взбодрю себя мысленно.
И пренебрегать проверкой не стану. Мне до Театра Королевы, за которым начинается необозначенная на плане города империя семейства Раджа, идти от силы минут десять прогулочным шагом. Но я сяду в метро и проедусь по треугольнику с двумя пересадками. С такой неукоснительностью я решил сегодня действовать. Я знал, почему — из-за сна. Та реальность меня вышибла из колеи, вот я и цепляюсь за эту. За разработанные процедуры, за принятые правила, за проверенные установления. В хорошую погоду нужен парус, в бурю — якорь.
В половине восьмого — а я был точен — этот квартал Сохо только начинал просыпаться. Грузовик мусорщиков с грохотом, в облаке зловоний на любой вкус уминал в себя содержимое контейнеров, которые забрасывали в него двое молодых африканцев, разговаривающих на своем языке. Прошла, покачиваясь, миленькая девушка в туфлях на непостижимо высокой платформе, мысленно ведущая с кем-то веселый, озорной диалог. Где ваша индийская булочная? А, вон она. Седой сикх в синей чалме пристегивает к багажнику велосипеда большой пакет со свежим хлебом, оседлывает своего коня и энергично крутит педали. И мне сюда же.
Застенчивый мальчик с пластинкой на зубах увидел меня еще сквозь окно витрины. Высматривал, ждал, волновался? Хотя вряд ли Радж дал ему понять, что это особые фотографии. Мало ли какой клиент уезжает рано утром и хочет забрать свой заказ.
Похоже, именно так Радж и поступил. Потому что подросток положил в пластиковый пакет сначала завернутый в тонкую бумагу нан (это такая поджаристая тонкая лепешка), а потом и плотный конверт с отпечатками, предварительно обратив на это мое внимание. Залезать в конверт я не стал, просто кивнул, когда мальчик приподнял его перед моими глазами.
Хорошо, хорошо, при всем моем стремлении к духовности жизнь тела во мне по-прежнему сильна. В лепешку я алчно вгрызся, еще не поймав такси. В Индию я попал пару лет назад с одной супружеской четой, решившей посетить все самые роскошные дворцы на этой планете, и с тех пор чесночный нан — одно из самых любимых мною блюд. Мне потом, правда, встречаться с людьми, которые не обязательно принимали пищу, мешающую тесному общению, но, надеюсь, мятная жвачка мне поможет.
Чтобы не пачкать фотографии жирными пальцами, я не стал открывать конверт, пока не прикончил всю лепешку. В небольшой сумке через плечо, с которой я постоянно хожу, всегда есть пакетик с влажными салфетками. А тут и свободный кеб подоспел. Приведя руки в надлежащее состояние, я вскрыл конверт.
В нем было два набора отпечатков. Сначала Ашраф встретился с невзрачным лысым очкариком лет сорока пяти, носящим старомодную роговую оправу. Абсолютно белым, более того, судя по остаткам волос у него над ушами, блондином. И даже если Рашид Халед это псевдоним, а работа на ливанскую газету была лишь прикрытием, он не был похож на человека, ревностно посещающего мечеть, пусть даже не только для того, чтобы молиться. «И вправду, — вспомнил я, — я же сказал Раджу, чтобы они начали наблюдение с запасом, с восьми вечера. Так что Ашраф успел повидаться с кем-то еще».
А вот человек из второго набора фотографий отвечал всем критериям. Рашиду Халеду было за пятьдесят. Он был полным, даже толстым, с нездорово одутловатым лицом и глазами чуть навыкате. Рядом с болезненно худым Ашрафом он смотрелся как его антипод, все прочие человеческие особи вполне могли вписаться меж этих двух полюсов. Губы полные, чувственные, блестящие — снимки были сделаны в ресторане, Халед что-то ел. Однако глаза живые, без восточной неги и расслабленности. Он чем-то напоминал Денни де Вито, надутого до удвоения объема.
Я повеселел, дал таксисту десять фунтов за ерундовую поездку и успел даже выпить эспрессо за стойкой бара, прежде чем меня подобрал Кудинов на своем «рейндж-ровере».
— Ты чего такой довольный? — спросил Лешка.
— Я довольный?
Не хватает еще, чтобы мои эмоции можно было прочесть у меня на лице. Надеюсь, такое происходит только с друзьями.
— Как слон.
— Жизнь налаживается, — сухо ответил я, выуживая из сумки конверт с отпечатками.
Дождавшись ближайшего красного света, я сунул его своему другу:
— Взгляни. Вдруг узнаешь кого-нибудь.
Лешка послушно достал фотографии и бегло перебрал их.
— Ну еще бы!
Отлично! А Ашраф уверял меня, что тот агент до смерти боится лишний раз засветиться.
— И откуда ты его знаешь?
— Это такой человек, которого и тебе хорошо бы знать в лицо. Это начальник отдела в МИ-5, который занимается исламскими экстремистами.
— Что? — Я забрал у Кудинова фотографии. — Это ливанский журналист, как мне сказали.
Лешка перехватил у меня фотографии:
— Да я не о нем, с этим сам разбирайся. Вот этот. Это Джон Фини из МИ-5.
Сзади нам посигналили: светофор переключился на зеленый. Лешка тронулся, а я снова стал перебирать снимки.
— Ты про этого? Про лысого, когда-то блондина? Он здесь главный по всем исламистам?
— Ну. С чего бы иначе нашему египтянину с ним встречаться?
Я задумался. В том, что сотрудник египетской контрразведки, выслеживающий в Англии мусульманских экстремистов, увиделся со своим британским коллегой, ничего анормального не было. Должен ли был Ашраф мне об этом сказать? Тоже нет — я что, докладываю ему обо всех моих встречах? Тогда почему это меня встревожило?
Понятия не имею, но какая-то заноза в меня еще тогда воткнулась. А сейчас, сидя прикованным в нашем стальном сарае, я и вовсе призадумался на эту тему. Почему нельзя допустить, что Ашраф мою американскую легенду раскусил? Он понял, что я — не тот, за кого себя выдаю, и сдал меня британской контрразведке. Это их страна — пусть сами разбираются с подозрительным субъектом!
3
Люди сделаны из разного материала. Кто-то из мрамора, кто-то из гранита, кто-то из простой глины, но после обжига ставшей благородной терракотой. А он был слеплен из придорожной грязи, которая ничем другим не стала — и это было заметно за сто шагов.
Это я про Рамдана. Мы ждали на встречу Мустафу, а явился он. Прислонился спиной к стене прелестного розового здания «Хилтона» на Бейсуотер-роуд, напротив Кенсингтон-гарденс, ногу согнул в колене и тоже упер в стену. Курит и время от времени небрежно сплевывает в сторону тонкой струйкой. В щелку между передними зубами, как плюющаяся кобра. И сигарету держит с особенным, как он наверняка считает, шиком: не между средними фалангами пальцев, как большинство людей, а у самой ладони зажал ее.
