— Если я верну её, это многое прояснит. И, может быть, нам удастся начать жизнь сначала. Мать сказала мне, что тот человек вовсе не дьявол. Это наш викарий, Фридрих Фёрнер. А маска и ряса — для того, чтобы не узнали, — спокойно произнёс Готфрид, глядя прямо в глаза Хэлены.
— Но… — вдруг растерялась та. — Тогда зачем?… — и тут её лицо налилось кровью. — Она лгала мне, чтобы использовать меня! Чтобы я вернула ей эту девчонку!
Её душа вдруг опустела — надежды, мечты, которым она предавалась в одиночестве, вдруг растаяли. Фантазия о Рогатом боге натолкнулась на факты и разбилась. Исчезла её плоть, то, что могло доказать, что всё это может быть в реальности. Теперь сама голая идея жгла душу, потому что была очаровательна, но неправдоподобна, несбыточна. И Хэлена поняла, что втайне она надеялась никогда не узнать имени незнакомца под маской.
— Почему ты так её ненавидишь? — спросил Готфрид, выведя её из ступора. Он достал свой гребень и теперь расчёсывал волосы — на службе нужно выглядеть безупречно.
— Эрика всегда была маменькиной дочкой, — фыркнула Хэлена. — Всегда слушалась родителей. Что ей говорили, то и делала. У неё было всё, в то время как я из кожи вон лезла, чтобы меня заметили. Мать держала её для особого случая, предвидела, что через её невинность можно заключить хороший договор. Это как свадьбы королей — не по любви, а из-за политики. И я теперь понимаю, что человеком этим был наш досточтимый викарий. Хотя и ума не приложу, зачем она была ему нужна? Её красота, как мне кажется, безразлична ему.
Однако Эрика заупрямилась. Матери она, конечно, ничего не сказала, но я-то видела, что ей не хотелось быть женой незнакомца. Но она не могла пойти против матери. Пришлось ей смириться. И тут появился ты и забрал её. Конечно, девочка испугалась, что мать её накажет. Ей не хотелось возвращаться, чтобы не стать чьей-то вещью. Поэтому она поселилась у тебя, надеясь на твою защиту. И впервые в жизни она нарушила наказ родителей. Не послушалась. Наверное, ты стал воротами в её жизнь. Думаю, она уже начала мечтать о вашем совместном будущем. Она глупая, неопытная девчонка, которая всё испортила. Просто ты был её первым мужчиной, вот она и влюбилась. Знала бы вас получше…
То же самое относилось и к Готфриду. Только вместо родителей была церковь и инквизиция.
Тот, кто сказал, что противоположности притягиваются, очевидно слишком хорошо знал физику, и слишком мало понимал в любви.
— Дитрих рассказывал мне, что ты… — он помолчал, подбирая слово, чтобы помягче выразить то ругательство, — довольно легко ведёшь себя с мужчинами.
— Знаешь, — разозлилась Хэлена, — это моё…
— Ты когда-нибудь влюблялась? — перебил он её.
Она посмотрела на него, точно ожидая подвоха или насмешки, а затем отвела взгляд.
— Меня с детства влекло к мужчинам… Первого своего я не помню — дело было на шабаше, меня тогда приняли в ковен. Мне было тринадцать… Помню только, что сначала было страшно и больно, а потом, кажется, даже приятно… Словно все тревоги разом отступили.
Потом были другие мужчины, и в них было что-то, что давало мне жизнь. Я не могу без них, я как будто умираю.
Но любовь… Я читала любовные истории, смотрела на бродячих артистов, но не было в моей жизни мужчины, которого бы я смогла полюбить всем сердцем, как героини эпических саг. Все они были какими-то… не такими, каких мне хотелось. Слабыми, приземлёнными, обычными.
Поэтому идея соблазнить самого дьявола показалась мне настолько безумной и при том возбуждающей, что я не смогла устоять. Я искала его, и Мать сказала мне, что может помочь. Но я, в свою очередь, должна вернуть Эрику, потому что дьяволу нужен дар, невинная девушка. Что мне оставалось делать? Вот я и пыталась разлучить вас, чтобы хоть кончиками пальцев прикоснуться к самому царю Преисподней. Я влюбилась в мечту, а всё это оказалось сплошным обманом. Мы верим тем, кто обещает исполнить наши мечты, но мечты привлекательны лишь потому, что лишены обыденности.
Хэлена вздохнула, а Готфрид обошёл её сзади и промолвил:
— Нет ничего безумнее, чем желать возлечь с дьяволом.
С этими словами он схватил её и повалил на постель. Та сначала растерялась, решив что Готфрид изнасилует её, но когда на белых руках сошлась верёвка, туго стянув их, ведьма по-настоящему испугалась:
— Ты хочешь оставить меня тут?
Он затянул узел на резном выступе спинки и сказал:
— Нет, я тебя здесь оставляю.
И ушёл.
— Будь ты проклят, дурак! Вы с ней никогда не будете счастливы! — кричала она вслед.
Он не слышал. Он закрыл дверь на ключ, и его тёмный силуэт скользнул в окне.
Хэлена подёргала верёвки, попыталась дотянуться зубами до узлов, но тщетно.
Дьявол… действительно ли Фёрнер был тем самым дьяволом? Да, по версии Готфрида всё достаточно чётко и логично, но вот его логика боролась с чувством Хэлены. С чувством, что это разные люди. Этот взгляд… Разве у Фёрнера такой же взгляд? Сложно вспомнить, потому что смотреть викарию в глаза она никогда не отваживалась. Тогда почему он бежал? Боялся, что его поймают и ему придётся признать свою вину и позор перед Иоганном Георгом, пойти на казнь за свой грех? Уж как ни любил бы епископ своего верного викария, а протокол пришлось бы составить.
Хэлена чувствовала, что упустила что-то важное… но что? дьявол вырвался с поляны, побежал, исчез во тьме… Побежал! Она чуть не задохнулась от восторга, а сердце бешено забилось. Да разве мог шестидесятилетний старик так бегать? Лишить Эрику невинности — вполне, Хэлене встречались и не такие, но вот быстро и долго бежать — нет. Так мог только молодой. Да и стал бы Фёрнер, при всей его осторожности и предусмотрительности, сам приходить на шабаш? Сдалась ему невинность этой девчонки! Эрика нужна была ему как заложница, не больше. А под маской мог быть кто угодно, поэтому сам он ничем не рисковал. Да и не мог это быть он, ведь Эбенхольц писал в своём дневнике, что в ночь шабаша они ехали в Бамберг!
От этих мыслей сердце Хэлены возликовало и она не смогла сдержать довольной улыбки, какая появляется на губах после ночи с любимым мужчиной.
* * *
Сгущался вечер. Епископский викарий Фридрих Фёрнер стоял перед окном, но стекло почти не запотевало от его дыхания. Он о чём-то думал, напряжённо кусая губы и поглаживая бороду особым своим жестом. Как всё-таки скоротечно всё, как мелочны и преходящи мирские блага. И как тщетны деяния наши на земле. И как сложно быть таким, каким тебя хотят видеть — возвышенным, мудрым, почти божественным. Видит Бог, пошёл уже шестой десяток, а старая и измотанная плоть всё норовит взять своё. Плоти хочется празднеств, гуляний, хмельного пива и сытной еды, хотя кости уже ломит от непогоды, а в груди что-то болит вот уже с полудня. Оттого так паршиво на душе, и хочется бросить всё… однако дело нужно закончить. Поэтому Фёрнер достал из шкафа новую стопку бумаг.
Ганс Шталь косо глянул на плоды своих трудов, и потом снова опустил глаза в записи.
