— Вот! — поднял Дитрих палец. — Дерьмо. Это, брат, от слабости всё! Если слаб человек духом, то он ради мирского, ради суетного готов свою жалкую душу загубить! Ему говорят, что спасётся он, если выдаст жену-ведьму или дочь, а он упираться начинает! Страх и слабость — вот что душу губит, заставляет человека против веры идти.
— То-то и оно, — вздохнул Готфрид. — Представь, если бы каждый, ради спасения души, взял бы да и открыл инквизиции каждого еретика, каждую ведьму или знахарку, которую знает. Вот тогда бы мир от скверны очистился. Жаль, не все это понимают. Думают, что могут к знахарке сходить или к травнице, чтобы она их вылечила, а потом в церковь. Бог всё простит.
— Ох, всех бы знахарей извести, то-то дело хорошее было бы… — Задумчиво обронил Дитрих. — Все болезни молитвой да верой в Господа излечить возможно, а они с дьяволами якшаются…
— Не скажи, — помотал головой Готфрид. — Кажется, герры Шпренгер и Инститорис в своём великом труде писали, что если знахарка Господу служит и молится ему ежедневно, то таких можно в живых оставлять, потому что они людям будут пользу приносить своим чародейством и знахарским умением. Хотя, возможно, я что-то путаю.
— Не знаю, не читал я «Молота ведьм», — отмахнулся Дитрих. — И никакие знахари мне не любы. Конечно, они могут вылечить от болезни какой или ещё чего, но кто знает, не нашлют ли они порчу на тебя? Особенно те, что в колдовстве сведущи. Им только дай волю!..
— Вот поэтому и нужно, чтобы инквизиция о них знала! Чтобы раненый или больной не боялся за душу свою. У герра Фёрнера их, по слухам…
— На то он и герр Фёрнер! Давай этот разговор прекратим, мало ли? — сказал Дитрих, осматриваясь по сторонам. — Глянь лучше, как на нас те двое смотрят!
Готфрид обернулся и всмотрелся в лица двух мужчин, наблюдавших за ними.
— А спорим, я их сейчас глазами прогоню, как чародей какой?
И, не дожидаясь ответа, Дитрих уставился подозрительным взглядом на двоих спутников. Готфрид искоса наблюдал за их реакцией: мужчины, хлюпавшие дешёвой похлёбкой, сначала опустили глаза принявшись вдруг что-то искать в чашках. Дитрих смотрел на них не мигая, приговаривая что-то себе под нос, словно шепча заклинание. И вдруг один мужчина спешно поднялся, едва не опрокинув длинный прямоугольный стол, и, что-то неразборчиво бросив второму, направился к выходу. Второй же, с опаской глянув в сторону друзей, последовал за ним с расторопностью рекрута имперской армии.
— Что я тебе говорил! — загоготал Дитрих, когда испуганные посетители исчезли за дверями. — Ведь ни единого колдовского слова не знаю, а вот прогнал этих двоих! Выходит сила колдунов только в страхе, который они маловерным да деревенщинам всяким внушают! Эти же, вон, испугались, что я сейчас их в Труденхаус потащу, вот и сбежали!
Уже стемнело. Мартин ходил где-то, а не встречал Готфрида, как обычно. Спасённая уже давно, наверное, бежала. Проснулась в чужом доме, в чужой постели, испугалась всего того, что могло произойти, и, выбравшись через окно, вернулась в свой опустевший дом.
Однако он всё равно достал гребень, который всегда носил с собой, и расчесал волосы.
Затем, покачиваясь, Готфрид повернул ключ в замке, открыл дверь и… не узнал своего жилища. Исчезла серая паутина со стен и потолка. В камине, избавленном от сажи, догорали несколько толстых поленьев. С кухни тянуло ароматом жаркого. Пол был тщательно вымыт, а на отскобленном от грязи столе, словно войско императора на смотре, стояла вычищенная до блеска посуда. Гостья, устав от проделанной за день работы, спала на постели для гостей, укутавшись в тёплое шерстяное одеяло. Готфрид тихо прикрыл дверь, будто боясь спугнуть сладкое наваждение, затем немного постоял над спящей. Её лицо было так прекрасно в неровном свете от пламени очага, что у него сжалось сердце, едва он подумал о том, что мог бы промедлить в прошлую ночь. Тогда бы он поймал того колдуна, что рядился в маску дьявола, но что бы потерял? Потерял бы душевный покой, если бы позволил нелюди надругаться над этим творением небес… хотя покой теперь потерян ещё вернее, и гулко колотящееся сердце на даст заснуть до утра. И пусть герр Фёрнер сетует, что из-за него самые сильные и злые ведьмы ещё на свободе. Готфрид чувствовал себя виноватым, но не сожалел об этом.
Когда Готфрид оставлял её у себя дома, то боялся, что она сбежит и больше никогда не встретится ему на пути. Но она осталась и даже отблагодарила спасителя, прибрав его дом. Это, конечно, не тот вид благодарности, которую часто испытывают благородные дамы, спасённые рыцарем из когтистых лап дракона, но Готфриду, любящему порядок, но не умеющему его поддерживать, этого хватило с лихвой. Но вот знает ли она, кто её спас? Запомнила ли она лицо, хоть и была подобна кукле — безвольная и бессмысленная пародия на человека? А может быть ей действительно некуда было больше идти, вот она и осталась в доме неизвестного хозяина?
«Клянусь, — сказал Готфрид сам себе, — что буду защищать её до последней капли крови, чего бы мне этого не стоило». И пусть он произнёс всё это про себя, пусть он был пьян и его слегка покачивало, слова эти были так же крепки, как клятва, данная викарию.
Он ещё постоял над ней, любуясь, глубоко вздохнул, а затем медленно поднялся по скрипучей лестнице, задерживая дыхание на каждом шагу. Скорее бы пришло утро…
Глава 6
ЭРИКА ШМИДТ
Серый потолок, правда уже без привычной паутины, гул голосов на улице.
«Господи, помоги мне сегодня быть достойным милости твоей и остаться верным тебе, не впасть во грех, и не предаться мирскому» — коротко помолился Готфрид. Он всегда молился по утрам, а теперь нужно было делать это с особым тщанием. Затем он шёпотом произнёс молитву «Pater noster», и тут услышал шуршание внизу.
Скрип лестницы выдал его.
— Доброе утро, — сказал он, сжав руку на деревянном поручне.
Гостья сидела в кресле перед горящим камином и смотрела в огонь. Услышав Готфрида, она вздрогнула, обернулась, а потом быстро встала с кресла, словно боясь чего-то.
Чтобы не быть голой, она надела его одежду, валявшуюся в кладовой: старую рубаху с мешковатыми рукавами и заношенные штаны, которые он когда-то очень любил.
— Доброе утро, — повторил он. — Меня зовут Готфрид, а вас?
— Эрика… Эрика Шмидт, — промолвила та после некоторой паузы и попыталась сделать реверанс. — Мой отец, Альбрехт Шмидт…
— Да, я помню его, — кивнул Готфрид. — Он сделал для моего отца шпагу.
На мгновение повисла неловкая пауза.
— Спасибо, что прибрали мой дом, — вымолвил он наконец. — Вы помните, что случилось позапрошлой ночью?
Эрика вся покраснела и спрятала глаза.
— Кажется меня хотели… совершить ритуал… ну, ведьмы…
— Колдовской шабаш — произнёс Готфрид, добавив в голос суровых ноток. — Как вы туда попали?
— А где я? — с детской наивностью спросила она. — Я помню только начало этого, а дальше…
