— Жаловался? — поинтересовался викарий, усаживаясь.
— Никак нет. Мне показалось, что ему… нравится мучить.
Викарий кивнул.
— Но, герр Фёрнер, разве это правильно? Ведь пытка — это необходимость, а не…
— Я понимаю вас, Айзанханг. Но подумайте сами: здесь он за деньги мучает людей и получает от этого некое удовлетворение, находясь под контролем органов инквизиции и применяя свои умения, если можно это так назвать, к подозреваемым в колдовстве и ереси. А что было бы, если бы этот человек без дела слонялся по улицам, не имея возможности выплёскивать свои низменные желания? Многие из тех, кому здесь платят из епископской казны за пытки и мучения, могли бы, при других обстоятельствах, стать разбойниками, убийцами, насильниками, от которых страдали бы невинные люди. Некоторые из них даже готовы работать за еду, лишь бы…
Готфрид хотел спросить, что с домом Шмидтов, но тут дверь снова отворилась и в камеру вошли Дитрих, худощавый доктор, двое священников и Ганс Шталь.
Пока они усаживались, Дитрих успел поведать Готфриду очередную сплетню, мол, когда стражники вели Путцера в ратушу, он так грозно зыркнул на одного из них, что у того сразу прихватило ногу.
— Рудольф Путцер, как вы объясните своё присутствие на шабаше в Хаупсморвальде в ночь на первое мая?
Голос Фёрнера бился о стены, искажаясь и становясь металлическим. Но в ответ толстый скорняк молчал, только зыркал злобными глазами.
— Путцер? — переспросил Фёрнер. — Вы меня слышите?
Путцер молчал.
— Может он немой? — предположил доктор. — Может быть у него нету языка?
Дитрих подошёл к скорняку и бесцеремонно разжал его челюсти.
— Язык на месте.
— Тогда почему он молчит? Уважаемый, вы — Рудольф Путцер?
— Ну, я, — с неохотой, наконец, пробасил тот.
— Тогда извольте отвечать на вопросы. — викарий поправил шляпу и заглянул в бумаги. — Рудольф Путцер, как вы объясните своё присутствие на колдовском шабаше в Хаупсморвальде в ночь на первое мая?
— Никак, — буркнул он.
— Но вы не отрицаете, что были там?
Скорняк промолчал.
— Путцер? — Фёрнер улыбнулся и оглянулся на священников. — У него какая-то выборочная немота, вы не находите?
Те промолчали.
— Хорошо, — герр викарий кивнул и обратился к Шталю. — Запишите, пожалуйста, что обвиняемый не соизволил отвечать на вопросы, а потому…
— На дыбу его, — скомандовал Готфрид и Дитрих привычно, хоть и с усилием, повернул колесо.
— Ну что, колдун? Будешь признаваться? — поинтересовался Фёрнер.
Но Рудольф Путцер, скорняк из переулка Токлергассе, только краснел и что-то тихо бормотал.
— Что он там бормочет? Не колдовство ли, часом?
— Никак нет, — ответствовал Готфрид. — Ругается.
— Богохульничать изволит? — заинтересовался викарий.
— Никак нет.
И интерес его сразу истаял.
Потом скорняка растягивали на лестнице, как он сам когда-то растягивал сыромятную кожу. Но он лишь потел, краснел и ругался себе в усы, пока хрустели его суставы.
— Этакого толстяка не в миг проймёшь, — посетовал викарий.
Три часа Дитрих старался вовсю, крутил колесо, натягивал верёвки, однако Рудольф Путцер словно ничего не чувствовал, и ругался только для виду. Пришлось отправить его обратно в камеру, а Фёрнер объявил, что все свободны и могут идти по домам. Видели ли что-нибудь его соглядатаи у дома Шмидтов, он так и не упомянул, поэтому Готфрид не спешил домой. Нельзя, чтобы Фёрнер узнал, но и просто ждать было невозможно.
— Гога, ну ты идёшь? — спросил Дитрих, выходя вслед за викарием.
— Не могу, — соврал Готфрид, стараясь, чтобы не услышал Фёрнер. — Мне приказали тут кое-чем заняться.
— Чем? — спросил Дитрих подозрительно.
— Это секрет. Фёрнер не велел мне кому-либо говорить.
Дитрих насупился.
— Чем?
— Я же сказал…
— Тебе трудно рассказать, Гога?
— Да, представь себе, — Готфрид начал злиться. — Фёрнер сказал, я исполняю. А ты иди домой.
Дитрих испепелил его взглядом, но всё же развернулся и вышел на улицу.
Стараясь не привлекать внимания снующих у входа стражников, монахов и писцов, он подошёл к Денбару.
Глава 10
МАСКА
Старик подозрительно оглядел Готфрида, а потом проворчал:
— От какой?
— Где сидит скорняк Путцер. Кое-что забыл спросить.
— Четвёртая слева, — сказал Леопольд и вручил ему ключи от камеры.
Готфрид отослал его обратно, в дальний угол помещения, под трепещущий свет единственного по вечернему времени факела.
Ключ повернулся лишь с третьего раза — заржавел, потому что кто-то, вместо того, чтобы смазывать его маслом, тащит это масло к себе домой.
Рудольф Путцер сидел на полу. Наверное, он спал до того, как ключ повернулся в замке. Но вот поднялся и сидит теперь, глядя мрачными глазами на незваного гостя.
— Рудольф, мне нужна твоя помощь, — сказал Готфрид мягко. — Мы ведь оба знаем, что ты колдун. Ты был на шабаше, и тебя я видел на похоронах Альбрехта. Что ты там делал? Почему на похоронах этого благого человека собралось столько нечисти? Вы хотели оскорбить память о нём?
Путцер молчал, отведя недовольный взор в сторону и выказывая величайшее презрение к нему.
— Можешь молчать, — сказал тогда Готфрид. — Но мы всё равно всё узнаем. Ты, может быть, и не боишься пыток, зато другие скажут под ними всю правду.
Путцер молчал.
— Хотя я, вообще-то, пришёл не за тем, чтобы уговаривать тебя признаться во всём. Только в самом малом. Ты хочешь, чтобы пытки были слабее?
Скорняк поднял гневные глаза и процедил сквозь гордость:
— Допустим, хочу.
— Тогда скажи мне вот что: кто такая эта Эрика Шмидт, что за ней гоняются ведьмы? Зачем вам понадобилось приносить её в жертву? Почему именно её? И почему возле дома Альбрехта я видел одну из ваших ведьм? Как это всё связано с Эрикой и Альбрехтом?
Однако Путцер молчал, только смотрел своим тяжёлым, озлобленным взглядом прямо в глаза.
— Ну? — давил Готфрид.
Молчание.
Он ещё долго впустую ждал ответа, однако скорняк так и не проронил ни слова.
— Прекрасно, — сказал он ледяным голосом. — Тогда завтра тебя будут пытать так, что язык сам начнёт говорить, без твоего участия.
И, окинув узника последним презрительным взглядом, он бухнул тяжёлой дверью и запер её на замок.
