— Альберта Фегер? — спросил судья.
— Да.
— Ваше семейное положение?
— Замужем пятнадцать лет, мать восьмерых детей, пятеро из которых живы.
— Вы обвиняетесь в соитии с дьяволом и колдовстве. Вы готовы признаться? — устало спросил Герренбергер, словно уже зная ответ. Хотя ответ и вправду очевиден.
Женщина нагло ухмыльнулась и покачала головой:
— Я невиновна.
— Это решать суду. Против вас серьёзные обвинения.
И судья зачитал ей свидетельства других еретиков, а так же обвинительный акт.
Однако ведьма только смеялась, чем начала выводить судей да и Готфрида из себя.
— Зря вы меня поймали. Денег у нас отродясь не водилось. Я никогда не была на шабаше, — отвечала она и смеялась. Её рыжие кудри тряслись в такт смеху. — Никогда не видела дьявола, никогда не травила урожай…
— Покажите ей инструмент… А, к чёрту! Давайте сразу начнём, — махнул рукой судья.
Кажется, не только у Готфрида было сегодня плохое настроение. Даже Герренбергер были какими-то вялым и спешил поскорее выбить из ведьмы признание, вместо того чтобы долго задавать ей дурацкие вопросы, на которые все отвечают одинаково: «Невиновна».
Подсудимую растянули на лестнице, хрустнули её суставы и она вдруг оглушительно закричала, что она ведьма. Однако герр инквизитор не спешил её отпускать.
— Вы принадлежите к ковену, действующему в городе?
— Да! Только отпустите!
Дитрих, повинуясь приказу ослабил верёвки.
— Я невиновна! Клянусь, нет моей вины! Клянусь Богом!
Герренбергер вздохнул, с шумом выпустив воздух из волосатых ноздрей.
— Давайте опять.
Альберту снова растянули на лестнице, и она снова начала кричать, что она ведьма. Но едва её отпустили, она снова начала божиться, что невиновна. Так повторялось пять раз.
— Почему вы сначала сознаётесь, а затем вновь отрицаете свою вину? — без особого интереса спросил наконец судья.
— Это потому, что у ваших палачей руки коротки, — ответила ему наглая ведьма, усмехаясь.
— Господа, пойдёмте обедать — вдруг предложил Герренбергер, и остальные с радостью согласились. — А вы, Айзанханг, добейтесь от неё признания. Если что, потом задним числом запишем.
Герренбергер, а с ним священники и даже писарь, поднялись со своих мест и ушли.
— Что с тобой сегодня, Гога? — накинулся на Готфрида Дитрих. — Я уж не знаю, что думать! Вдруг, думаю, тебя там околдовали или ещё что… Ты какой-то… сам не свой.
— Я не спал всю ночь, — ответил Готфрид хмуро.
— Это ещё почему?
— Потому что мне такое ночами снится…
И Готфрид рассказал ему о своих снах, и о том, как они провели эту ночь с Эрикой.
Дитрих присвистнул.
— Всё говорит в пользу того, что Эрика — ведьма, — авторитетно заявил он.
— Кстати, я тут подумал, — Готфрид словно и не слышал его. — Ведь она девственница, умеет читать и писать, так может быть она монахиня? Или готовилась уйти в монастырь? Представь, ведьмы, чтобы навредить Господу…
— Откуда ты, Гога, знаешь, что она девственница?
— Сама сказала.
Дитрих расхохотался, а потом спросил с ехидцей:
— Сама сказала?
Готфрид только вздохнул.
— Убивают монахиню? — с сомнением проронил Дитрих. — Гога, ты придумываешь ей оправдания.
— Можешь думать что хочешь, — разозлился Готфрид. — Только никому об этом не говори. Понял?
— Хорошо, хорошо. А теперь давай её это… — Дитрих кивнул на Фегер и взялся за ремень.
— Подожди, — одёрнул он друга. — Сначала признания добьёмся, а потом делай что хочешь. Почему тебе неймётся всё время?
Дитрих пожал плечами.
— А ты чего разозлился? Тебе какая разница? Эта ведьма сама свою душу погубила, я-то причём?…
— Заткнись и помоги лучше, — Готфрид отвязывал Альберту от лестницы.
Вдвоём они посадили её на деревянное кресло, защёлкнули руки в железные кандалы. Дитрих, как профессиональный палач, мигом всё смекнул и принёс две пары тисков — для пальцев рук и ног.
— Давайте ребятки, — сказала Альберта, злорадно усмехаясь, — пытайте бедную женщину…
— Сам с ведьмой связался, а меня… — начал сетовать Дитрих.
— Ты заткнёшься или нет? — заорал Готфрид.
Дитрих отпрянул от него, в глазах его на секунду мелькнул страх, но он сразу сменился презрением.
— Что ты орёшь-то, как на дыбе? — брезгливо сказал он, однако в голосе его чувствовалась попытка примириться. — Делов-то…
Однако Готфрида это только больше злило. Он разогнул пальцы упирающейся Альберты, надел на них тиски и рывками принялся закручивать винт.
— Альберта Фегер, вам же лучше будет подписать признание. Таким образом вы сможете избежать многих мучений, — монотонно говорил Готфрид сквозь её крики.
— Хорошо, я признаюсь! — закричала она, и Готфрид тут же ослабил тиски.
Альберта с болью покосилась на свои искалеченные пальцы, но лицо её тут же злобно скривилось, и она выпалила:
— Я признаюсь, что вы сопляки, каких свет не видывал!
— Вот шлюха, — бросил Дитрих, плюнув на пол. — Корчишь из себя вторую Шварц?
Он стоял чуть поодаль и живо разминал кулаки, будто готовясь к драке.
Готфрид снова завернул тиски до упора, так, что, казалось, они вот-вот сойдутся, измельчив кости ведьмы в муку.
— Да ты пошибче, пошибче! — издевательски кричала Фегер, обезумев от боли. — Каши мало ел? А ты знаешь, что такое восьмерых детей родить?!
— Давай тиски для ног, — бросил Готфрид.
Дитрих отошёл в угол, где какой-то идиот свалил палаческий инструмент, и принялся рыться там.
— Господи Иисусе, помоги мне выстоять, пресвятая Дева, дай силы…
— Господь не помогает ведьмам, — рявкнул на неё Готфрид. — Дитрих, хватит возиться!
— Я всю жизнь была честной женщиной! Это вас он накажет! Это вы — слуги дьявола! Зад ему целуете, говно его жрёте…
Этого Готфрид не мог стерпеть. Ярость и ненависть захлестнули его, и он ударил её. Потом снова. И снова. Кулаком прямо по лицу. И ещё раз. Что-то хрустнуло, и он как сквозь сон услышал голос Дитриха:
— Гога, Гога, да ты с ума сошёл что ли?
Друг перехватил его посередине груди и оттаскивал от кресла, в котором безвольной куклой лежала Альберта Фегер. На левом виске её была вмятина, из которой торчала белая кость и медленно сочилась кровь.
