— Успокойся, успокойся, — бормотал Дитрих, постепенно ослабляя хватку.
— Шлюха, — процедил Готфрид, тяжело дыша.
— Правильно, я бы всех баб в цепи! Бог создал их после мужчины, так что они должны подчиняться. Ноги нам должны целовать. А они дьявольское семя, прелюбодействуют и богохульничают… ты только успокойся, Гога, успокойся!
Внезапно дверь скрипнула. Фёрнер показался в проходе, произнёс «Здравствуйте, герры…» и тут же остановился, уставившись на окровавленное тело.
— Айзанханг, что здесь происходит? — спросил он, глубоко дыша, точно пытаясь подавить ярость.
— Я… — Готфрид плохо соображал, язык у него заплетался. — Простите, герр Фёрнер, я решил, что надо получить признание…
— И для этого убили ценного подозреваемого, Айзанханг? Вы знаете, сколько она могла нам рассказать?!
Готфрид виновато кивнул, спрятав глаза.
— Это всё сны! — вступился за друга Дитрих. — Готфрид не рассказывал вам, что его преследуют страшные ведения? Поэтому в прошлую ночь он не спал, вот и не рассчитал силу…
Фёрнер недовольно фыркнул.
— Дознания в отсутствие судейской коллегии категорически запрещены. Просто потому, что некому будет записать признания подозреваемого, — сказал он. — Вам обоим грозит дисциплинарное взыскание.
— Мы ж хотели, как лучше, — промямлил Дитрих. — Притом, герр инквизитор сами сказали, что можно задним числом…
— А вас, Айзанханг, я попрошу в мой кабинет для объяснений.
Дитрих остался снаружи, а викарий закрыл дверь на ключ.
Вместе они уселись в карету, и пока ехали, Готфриду казалось, что его везут на казнь. Всю дорогу Фёрнер молчал, глядя в окно.
Они доехали до ратуши и поднялись в кабинет викария. Готфрид, понурив голову, плёлся сзади.
— Это было весьма неосмотрительно с вашей стороны, Айзанханг — сказал Фёрнер, усевшись за письменный стол. — Как можно было?
— Она богохульничала, ваше преосвященство…
— Она ведь ведьма! — выпалил он. — Глупо было бы ожидать от неё пения псалмов!
— Это получилось случайно, — буркнул Готфрид, стоя перед викарием по стойке «смирно» и стараясь не встречаться с ним взглядом. — Она разозлила меня своей бранью и богохульством…
— Случайно? В нашей работе, Айзанханг, не должно быть таких случайностей. Вы понимаете, что дисциплинарного взыскания вам не избежать? Вам повезёт, если получите пару сотен палок или временное заключение. Но я боюсь, как бы герры судьи не изволили судить вас по всей строгости. Герру Герренбергеру, кстати, тоже не сладко придётся.
Готфрид молчал, опустив голову.
— Как можно было так легкомысленно поступить? — вопрошал Фёрнер.
Готфрид молчал. Это было похоже на очередной сон.
— Понимаю, всех нас порой захлёстывают эмоции, которые мы не в силах сдерживать. Как говорится: «ira furor brevis est», — викарий уже говорил своим обычным, размеренным тоном.
Не в силах сдерживать? Если Фёрнер и знал о них, то лишь понаслышке — уж его-то нельзя было упрекнуть в горячности. Казалось, что все его поступки, слова и действия продуманы и по нескольку раз просчитаны. Каждая улыбка, каждый жест… Может быть поэтому Готфрид так хотел быть похожим на него? А может Фёрнер просто казался ему таким?
— И извольте рассказать, что это за сны, о которых говорил Байер? — спросил викарий.
Готфриду пришлось рассказать викарию о своих видениях. О кладбище, дьяволе, буре… О летучих мышах, чьи коготки не оставили царапин…
Его сердце сжалось и похолодело, но он так же признался, что в каждом из них присутствовала Эрика. Он не мог лгать викарию. Не мог лгать церкви. Господь не простил бы ему. И Готфрид надеялся на снисходительность и понимание.
Фридрих Фёрнер задумчиво глядел на него.
— Если бы это повторилось раз или два, — наконец произнёс он, — можно было бы заподозрить нервное расстройство. Но, так как это повторяется каждую ночь… Когда они начались?
— Через несколько дней после шабаша. Точной даты я не помню.
— Плохие сны бывают у тех, у кого совесть не чиста, — задумчиво произнёс викарий и оценивающие посмотрел на Готфрида.
Тот похолодел. Казалось, сапоги солдат уже грохочут по лестницам, уже звенят кандалы и скрипит ворот в пыточной камере.
И допрос, как во сне позапрошлой ночью.
Готфрид никогда до этого не думал, что его видения могут быть пророчествами. Но как же Эрика и кладбище, как же железная маска дьявола?
— Однако я не берусь толковать видения, потому что это ересь, — спокойно сказал Фёрнер. — И всё же, Айзанханг, я бы посоветовал вам сей же день исповедаться и освятить жилище. И не распространяйтесь о ваших снах — кто знает, что подумают люди о вас и об инквизиции в целом? Чтобы воин Господа видел демонов? Думаю, это может дать нежелательный толчок к ереси. Вы понимаете?
Готфрид кивнул.
— Вероятно, вы думаете, что это могло быть колдовство? — сказал викарий. — Так вот, я приведу вам один пример из жизни. Как вы думаете, Айзанханг, сколько раз меня, как главу инквизиции, пытались околдовать?
Готфрид пожал плечами. Но Фёрнер не продолжал, а выжидательно глядел на него.
— Ну… много… раз сто, наверное? — вдавил он, поняв, что ответить всё равно придётся.
— Мне самому неизвестно, — ответил он. — Но ничего чудовищного или сверхъестественного со мной не происходило. Истинная вера — вот защита от колдовских штучек. По вере вашей, Айзанханг, да воздастся вам. Веруйте в Господа, а не в колдовство, пожалуйста. Вот ещё что: тотчас же отправляйтесь в церковь и попросите священника освятить ваш дом.
И, кстати, есть ещё кое-что по нашему делу, — викарий испытующе посмотрел на Готфрида. — Завтра в ваше распоряжение поступит новая подозреваемая. Её зовут Доротея Флок. Несколько арестованных уже указали на то, что она может принадлежать к верхушке ковена. Нужно любой ценой выбить из неё признание, понимаете? Любой ценой!
Готфрид кивнул.
— Разрешите идти?
— Нет. Теперь самое главное. Готфрид, вы хороший солдат, но инквизиция не может делать вид, что ничего не произошло. Убийство — это тяжкий, смертный грех. Это также очень тяжкое преступление. Мне бы очень хотелось избавить вас от вины, но, увы, я не вижу способов этого сделать. Суд по вашему делу будет в понедельник. И я бы на вашем месте не рассчитывал на милость. Также я хотел бы видеть на нём фройляйн Шмидт, в качестве свидетеля и…
Викарий замолчал, но Готфриду показалось, что он хотел сказать «…и подозреваемой».
— Мне следовало бы приказать арестовать вас и держать в тюрьме, но сейчас мне как никогда нужны люди, — продолжал викарий. — Вы хороший солдат и, ко всему прочему, охраняете ценного свидетеля. Поэтому я разрешаю вам оставаться на воле до следующего воскресения. Только не вздумайте пытаться сбежать из города — стража у ворот будет оповещена и вас не выпустят. Сегодня можете больше не приходить, так что извольте быть свободны.
