На этот раз глазки закатил папа:
– «Какашкоеды»? Опять? В самом деле, Финли, не могла б ты найти себе другое пристрастие, а? Вот тянет ее на какашки, – пояснил он мне, беря у дочери книгу. – Маленькой была, так доставала из памперсов свое добро и пальцем разрисовывала свою комнату. – Он хмыкнул, вспомнив, а я рот ладошкой прикрыл, стараясь сдержать тошноту. Я не мог оторвать взгляд от рук девочки, все ждал, что увижу на них коричневые хлопья. – Несколько раз пойдем, бывало, мы в парк, так она подбегает ко мне и говорит, что у нее для меня подарок. Вытянет руку, а та вся полна кошачьми котяшками, которые Финли отыскала в песочнице. Ээххх, блаженные времена! – воскликнул он, покивав головой.
Несколько раз? Это случалось чаще, чем однажды? Рисование грязным пальцем? Сверточки-в-подарочек? Разве дети не должны рождаться со знанием того, что к экскрементам ни за что нельзя прикасаться? Известно ли Гэвину это правило, нарушать которое не должен никто и никогда?
Я посмотрел на сына, копавшегося в коробке с книгами, которую кто-то поставил рядом с кругом для чтения, и думал про себя: а вдруг он отыщет там непотребство какое-нибудь и приволочет мне? Ну как он примется пальцем ковырять козявки и разрисовывать этим меня? Хоть вой. В библиотеке выть нельзя. Что мне делать? ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ?!
– Ну, пока! Удачи тебе в твоем отцовстве, чел, – сказал мне мужчина, вставая и собираясь уходить.
А я сидел на диванчике, пытаясь подавить в себе приступ паники, который, вполне уверен, уже напал на меня. Мне гигиенический пакет требовался, чтоб выдохнуть в него. И чегой-то я гигиенический пакет с собой не захватил? О, Иисусе.
– Калтел! Калтел! – закричал мне на бегу Гэвин, и несколько взрослых зашикали на него. Я же глаз не отрывал от его рук, моля бога, чтобы на них не было дерьма. Как бы я объяснил Клэр, что заставил нашего сына отправиться из библиотеки домой пешком, поскольку совсем не хотел, чтобы грязь с его ладоней заляпало мне весь салон машины? Он бежал ко мне со всех ног, а я внутренне содрогался, готовясь заполучить в руку пирог или шарик из какашек. Гэвин бежал так быстро, что не смог вовремя остановиться и со всего маху врезался мне в ноги: «Ууухх!»
От блин, ну пусть хотя бы сейчас у меня ноги останутся чистыми!
Врезавшись в мои ноги, Гэвин стал карабкаться мне на колени, очень осторожно, стараясь не уронить что-то, зажатое в руке. С пригоршней грязи, понятное дело, особо осторожничать не станешь. Он уперся коленями мне в бедра и, как я почувствовал, уселся на колени. Я зажмурил глаза так сильно, что голова заболела.
Иисусе милостивый! Вот оно, пришло. Сэндвич с дерьмом. И сын станет упрашивать меня сделать вид, будто я его ем, как дети делают, когда играют в куличики. Выражение «улыбнулся, будто дерьма наелся» наконец-то обрело смысл в моей жизни.
– Я принес тебе кое-фто, Калтел. Угадай, в какой руке? – Малый аж елозил от возбуждения.
О, боже, прошу, не заставляй меня выбирать. Обязательно выпадет рука, в которой он спрятал дерьмо.
Мое молчание подогревало Гэвина.
– Ну, давай, Калтел, открой глаза. Не будь слабаком.
Нервно сглотнув слюну, я попытался вспомнить все способы, как отчистить кожу от вонючек. Отбеливатель жжется? Наверно, если снять слой кожи наждачной бумагой, тоже будет жечь. Я несмело открывал по очереди глаз за глазом, пока не разглядел, что Гэвин держит руки за спиной.
– Давай, говоли, в какой руке, и увидис, фто я плинес, – говорил он все так же возбужденно.
– Эх, была не была, я выбираю эту, – без воодушевления выговорил я, трогая его за правую руку.
«Прощай, чистая кожа! Буду с теплотой вспоминать о тебе».
Гэвин подскочил у меня на коленях и махом выкинул правую руку перед собой:
– Ты правильную выбрал! Вот тебе, на! – восторгался он.
Я нервно прищурился и глубоко с облегчением вздохнул, когда увидел, что малый держал в руке.
Книжка. Красивая, хрустящая, новенькая библиотечная книжка. Вовсе не книжка, обляпанная грязью, или книжка, из песка слепленная. Просто книжка. Название гласило: «Давай, становись счастливым!»
Я взял ее с маленькой руки и высоко поднял, чтобы рассмотреть картинку на обложке: маленькие щенята резвятся в поле.
– Совершенно потрясающая книжка, милый. Как это ты ее выбрал? – спросил я Гэвина, когда он положил освободившуюся руку мне на плечо и посмотрел прямо в глаза.
– Потому что ты мне нравишься. А мама говолит, что это очень приятно – делать то, что людей рррадует. Я хочу, чтоб ты был щасливый.
Что я мог? Только сидеть и смотреть на него во все глаза. Неужели этот смешной хулиган – мой? Теперь я понял. Понял, почему Клэр разрушила привычный уклад своей жизни, когда обнаружила, что беременна, почему бросила колледж и вообще все бросила ради этого мальчишки. До меня вдруг дошло, что на коленях у меня сидит мое сердце. И пусть меня не было здесь четыре первых года его жизни, но я любил его безоговорочно, просто потому что он – мой. Он часть меня. Разве это не чудо? Я знал, что безо всяких сомнений отдам жизнь, лишь бы он оставался цел и невредим. Я обхватил руками его маленькое тельце, надеясь, что он больше не считает меня чужаком и позволит мне обнять себя.
Он безо всяких колебаний прижался ко мне, мы сошлись с ним лоб в лоб, и я тихо сказал ему:
– Дружище, я уже счастливейший человек на свете.
Гэвин несколько минут пристально смотрел на меня, потом вытащил из-за спины другую руку.
– Классно. Тогда после этой книфки, плочитай эту.
Я отстранился от него и глянул на книгу, которую он держал в руке. Она называлась «Откровения женщины легкого поведения».
* * *
Когда мы вышли из библиотеки, я сводил Гэвина за мороженым, после чего мы направились обратно к дому Клэр. Верный себе, Гэвин без умолку болтал всю дорогу до дома, и я уже начинал подумывать, не устроен ли он наподобие проигрывателя, который заело. Может, мне нужно стукнуть его сбоку, чтоб он остановился?
Позыв этот я одолел. Еле-еле.
Когда мы вернулись домой, я уселся на диване, а Гэвин вытащил из ящика стола фотоальбом и уютно пристроился вместе с ним у меня на коленях. Он открывал каждую страницу и рассказывал мне о каждом снимке. Я увидел все до единого дни рождения, Рождество, Хэллоуины и все, пропущенное мною между праздниками, а пояснения Гэвина к каждому событию чуть ли не делали меня их участником.
Много чего узнал я и о Клэр. Типа того, что у нее была кузина, которую она терпеть не могла.
– Это Хезер. Она – мамина кузина. Мама говорит, что она слюха, – говорил Гэвин, указывая на групповое фото, сделанное, видимо, во время какого-то семейного сборища.
Узнал я и про то, что у Гэвина, похоже, была склонность разбрасывать вещи по всему дому, подтверждением служили по меньшей мере пять страниц фотоальбома. Наверное, мне следовало бы сфотографировать случай с зубной пастой на ковре, произошедший несколько недель назад.
