Эта система насыпных дорог, величайшее достижение инженерного искусства ацтеков, имела двойное назначение: быть средством сообщения и служить дамбой. В озерах периодически поднималась и опускалась вода; дождь мог быстро поднять уровень воды (стока у озер не было); ветер мог нагнать огромные волны, захлестывавшие весь город, который часто подвергался наводнениям. Так как Теночтитлан был почти разрушен наводнением в 1440 году, его тогдашний правитель Монтесума I обратился к своему другу и союзнику, правителю развитого города Тескоко. Система насыпных дамб была построена таким образом, чтобы удерживать воды озера Хочимилько. К тому же, разделив озера с помощью других насыпных дамб, ацтеки сохранили воду озера Хочимилько пресной и защитили Мехико-Теночтитлан от подъемов уровня воды. Так как большая часть озера была неглубокой (около 2 м), дамбы сначала были понтонного типа, а позднее их заменили чинампас, прочно закрепленные на мелях. Ни в каких своих записях ацтеки не оставили нам ничего, что проиллюстировало бы их единственное крупное инженерное достижение.
Город, подобно столице инков Куско (в Перу), был поделен на четыре части по числу насыпных дорог, которые входили в город с трех из четырех сторон света. У каждого официального въезда в сам город стояла дорожная застава, где взимались пошлины.
После того как улица уже переставала быть насыпной дорогой, ее можно было ясно и без помех увидеть на всем протяжении («можно видеть все из конца в конец, хотя она длиной около двух миль (5 км)»), а по обеим сторонам улиц стояли в ряд дома («очень красивые, очень большие, и частные жилища, и храмы»). Дома были разных видов в зависимости от ранга владельцев. Дома, принадлежавшие простолюдинам, были мазанками, крытыми тростником; дома людей высокого ранга стояли на каменных платформах (на случай наводнения) и были построены из обожженного на солнце кирпича, покрыты снаружи штукатуркой и выкрашены яркой краской.
У обычных домов, которые неизменно были одноэтажными и с остроконечными крышами, задняя дверь выходила на улицу, в доме имелся внутренний дворик с садиком, а вход был со стороны узкого канала, игравшего роль водной улицы. Там у дома была своя пристань для выдолбленного из дерева каноэ. Дома знатных людей были двухэтажными, построенными из камня тецонтли, и имели плоские крыши. В городе было «много широких и красивых улиц», – написал анонимный конкистадор; по всей вероятности, они были построены из кирпича-сырца, так как, на его взгляд, они «были сделаны наполовину из затвердевшей земли, как кирпичная мостовая». Многие, если не большинство, таких «улиц» представляли собой каналы, как в Венеции. «Есть главные улицы, целиком водные, по которым можно проплыть только на каноэ». У каждого жилища был небольшой клочок земли, садик; это явствует из обрывка ацтекской карты (составленной около 1480 года), нарисованной на бумаге аматль, на которой четко изображены отдельные дома, земельные участки, улицы и большие каналы.
Теночтитлан был поделен на двадцать частей (кальпулли), которые испанцы называли barrios (районы – исп.). Мы будем называть их родовыми общинами. У каждой общины был свой собственный храм (теокалли) и школа; у каждого района было свое название и эмблема. На самой большой площади стояла огромная пирамида Уицилопочтли и Тлалока. Сооружение высотой свыше 60 м было двухступенчатым и состояло из двух храмов. Храм слева, выкрашенный белой и синей краской, был храмом национального бога, волшебника колибри; другой храм, выкрашенный белым по кроваво-красному полю, был посвящен богу дождя и произвел очень сильное впечатление на испанцев. «Он такой, – пишет Эрнан Кортес, – что никакой человеческий язык не в силах описать его размеры и величие». Хотя отец Акоста попытался сделать это: «На вершине храма находились две… часовни, а в них стояли два идола». Данные постройки покоились на площади около 4 м2, так как пирамиды, как и везде в Мексике, были усеченными. Берналь Диас поднялся на огромную пирамиду и сосчитал ступеньки: их было 114, ведущих к храмам, где Кортес и Монтесума провели свою знаменитую беседу о достоинствах богов. Стропильные балки и камни были прекрасно обработаны. Это было такое священное место, куда мало кто мог войти, и, когда Кортес захотел удалить идолов и поставить на их месте крест, Монтесума прервал встречу, сказав, что «ему надо помолиться и сделать жертвоприношения во искупление огромного греха (татакуль), который он совершил, позволив нам подняться на эту величайшую святыню…». Рядом со ступенями находился большой жертвенный камень; Берналь Диас содрогнулся при мысли о нем: «[Сюда] они клали несчастных индейцев, чтобы принести их в жертву; там был массивный идол, похожий на дракона… и много крови…»
[17]
Огромная, мощенная камнем площадь имела такие же размеры, что и zocalo (центр главной площади – мекс.) в современном Мехико: 158,5 на 183 м. И на этой площади стоял огромный теокалли с четырьмя пирамидами меньших размеров по бокам. Это был храм Кецалькоатля, округлое сооружение, обвитое зелеными змеями с открытыми клыкастыми пастями; здесь было возвышение для гладиаторских боев, площадка для священной игры в мяч, по одну сторону которой находилась резиденция жрецов, совершающих обряды, а по другую – дом военного Ордена Орла, военной элиты. Рядом с площадкой для игры в мяч находился частокол черепов (цомпантли), на котором висели черепа людей, принесенных в жертву. Три насыпные дороги заканчивались на главной площади (точно так же, как и в Куско, столице инков, дороги «четырех четвертей», которые пересекали вдоль и поперек их страну, заканчивались или начинались на главной площади). Из них дорога на Истапалапу вела на юг, по ней-то испанцы и вошли в город. Вода поступала в город на эту огромную площадь, а отсюда она либо бежала по трубам в другие части города, либо ее набирали здесь в кувшины – и по сей день можно увидеть, как это делают здесь женщины. Город, белый и сияющий на солнце, с варварски раскрашенными домами и храмами в окружении синего озера, вероятно, показался городом, плывущим по воде, чем-то из «Тысячи и одной ночи», с его садами и птичниками, и множеством народа, живущего спокойной, мирной жизнью. Таким он показался Берналю Диасу: «Мы были поражены и сказали, что он похож на волшебство из легенды об Амадисе». Впечатление, которое произвел город, было таким устойчивым, что, даже когда тому же самому Берналю Диасу исполнилось 84 года (а прожил он 101 год. – Ред.) и он был наполовину слеп и наполовину глух, страдал от старых ран и ничего не получил за все свои старания (ну почему же? Занимал почетное положение. – Ред.), Берналь Диас по-прежнему смог написать: «Он был действительно удивительным, и теперь, когда я пишу о нем, он встает перед моими глазами, как будто это все случилось вчера».
