Поручик с готовностью пообещал, что лезть ни в коем случае
не станет, а капрал Люхин даже встал навытяжку, из чего следовало заключить,
что он без приказа и не шелохнется.
— Ну и орудие у вас, — вздохнул Фондорин, разглядывая
шпажонку гатчинца. — Только на вахт-параде салютовать. Ладно, делать нечего.
Приступим, пожалуй?
Они встали друг напротив друга: Данила в одной рубашке,
Пикин же раздеваться поленился — очевидно, не сомневался, что и так легко
совладает с противником.
Телеги и пойманных рекрутов поручик велел убрать на края
площади, чтобы не мешали поединку. Он и капрал встали шагах в десяти, прочие
зрители боязливо жались на отдалении.
Более всего Мите хотелось зажмуриться или вовсе убежать,
чтобы не видеть, как Пикин зарежет Данилу. Но он заставил себя выйти вперед и
смотреть. От подлого гвардейца можно было ждать любой каверзы, на щепетильность
секундантов тоже рассчитывать не приходилось, но ведь он, Митридат, не зря
обучался фехтованию. Заметит от Пикина какую-нибудь пакость — не спустит,
закричит.
Взглянув на небрежно помахивающего оружием капитан-поручика,
Фондорин спросил:
— Я вижу, вы отдаете предпочтение женевской позитуре? А я
придерживаюсь мантованской школы, она из всех мне известных наилучшая.
И принял позу неописуемого изящества: одна нога согнута в
колене и выставлена вперед, другая вывернута носком в сторону, левая рука
уперта в бедро, правая воздела шпагу диагонально вверх.
— Ого! — хохотнул Пикин. — Бойкий старичок! Подагра не
скрючит?
— Подагра происходит от неумеренности в потреблении вина и
жирной пищи. — Данила быстро переступил вперед-назад, пробуя, достаточно ли
утоптан снег. — Я же сторонник умеренности. И, прошу вас, перестаньте называть
меня стариком. Мне шестой десяток, а эти лета мудрецы древности почитали
возрастом мужской зрело…
Фраза осталась незаконченной, потому что Пикин вдруг сделал
выпад. Это было не вполне правильно, поскольку секундант еще не выкрикнул «En
avant!», но в то же время не могло почитаться и явным нарушением артикула —
ведь оба противника уже стояли друг к другу лицом и с обнаженным оружием.
Тяжелый клинок ударился о неубедительную шпажонку Данилы и
со звоном отскочил, а Пикину пришлось отпрыгнуть, чтобы не получить удара в
грудь. Развивая успех, Фондорин мелко засеменил вперед. Его выставленная рука
шевелила одной только кистью, однако шпага перемещалась так стремительно, что
казалась подобием серебристого конуса.
— Шишки еловые! — Капитан-поручик отбежал назад, стал
снимать кафтан. — Кажется, будет интересно.
— Я вам говорю: в фехтовальной науке итальянцы продвинулись
значительно далее швейцарцев, — уверил Данила противника, дожидаясь, пока тот
выдернет руку из рукава.
Митя воспрял духом. Если лекарь изучал науку-фехтования
столь же усердно, как премудрость дубинного и кулачного боя, то берегись,
Пикин.
Снова сшиблись, только теперь преображенной был осторожней:
на рожон не лез, пытался достать врага издали, пользуясь преимуществом в длине
клинка. И все же медленно, шаг за шагом отступал.
Через минуту-другую он уперся спиной в телегу, и Фондорин
тут же отошел, жестом приглашая гвардейца вернуться на середину. Пикин снял и
камзол, швырнул на солому. Схватились в третий раз.
Данила качнулся вбок, пропуская выпад капитан-поручика, а
сам перегнулся вперед и достал острием ключицу противника. Если б его клинок
был на вершок подлинней, тут бы поединку и конец, а так Пикин только шарахнулся
назад.
Сорвал и жилет. На белой рубашке расплывалось красное пятно.
Что, выкусил? Это тебе наука, а не душегубство!
— Куда, оголец? — ухватил Митю за кушак гатчинец. —
Затопчут!
Оттащил от дуэлянтов подальше.
— Давай, Данила, круши его! — закричал Митя, начисто позабыв
об артикуле.
Фондорин, видно, и сам решил, что хватит. Поднял кисть до
уровня глаз, а шпагу, наоборот, направил сверху вниз.
Выписывая в воздухе свистящие круги, стал апрошировать к
преображенцу, переступая все быстрей и быстрей.
Вдруг, при очередном скрещении клинков, раздался
пронзительный звук, словно лопнула струна — проклятая гатчинская спица
переломилась!
Поручик жалобно охнул:
— Пятьдесят рублей!
Пикин немедленно перешел от обороны к наступлению — теперь
Данила едва успевал отбивать своим обломком мощные удары сверху.
— Остановить схватку! — заголосил Митя. — Не по правилам!
И партионный начальник тоже вступился:
— Господин гвардии капитан-поручик, остановитесь! Вы его
убьете, а кто за шпагу заплатит?
— Прочь! — взревел преображенец. — Уговорено на смерть,
значит на смерть!
Как ужасно всё переменилось! Фондорин был обречен, в этом не
оставалось ни малейшего сомнения.
Пикин сменил тактику. Убедившись, что эфеса и
десятивершкового куска стали противнику довольно, чтобы парировать рубящие
удары, он перешел к беспроигрышной атаке посредством быстрых коротких выпадов,
против которых у Данилы защиты не было.
Некоторое время тот пятился, уворачиваясь от уколов. Потом
остановился.
— Увы, — сказал обреченный, вытирая пот со лба. — Следует
признать, что с таким огрызком наука мантованской школы бесполезна.
Капитан-поручик дернул усом.
— Хоть на колени повались, не помилую!
— Сударь, во всю свою жизнь я вставал на колени только перед
иконой, да и того давно уж не делаю. — Фондорин взглянул на свое жалкое оружие.
— Пожалуй, придется разжаловать тебя из шпаг в рычаги.
И вдруг выкинул штуку: достал из кармана платок, быстро обмотал
лезвие и взялся за него рукой, так что теперь сломанная шпага была выставлена
эфесом вперед. Всё же решил сдаться на милость победителя? Тщетно! Этот не
помилует.
Митя застонал от безнадежности.
Так и есть — Пикин рыкнул:
— Капитуляций не принимаю!
И сделал выпад, целя противнику прямо в живот.
