* * *
Он думал, что ночью не сомкнет глаз. Прилег на кровать
больше для порядка. Закинул руку за голову, стал представлять себе, как всё
завтра произойдет. Что если в Ястыкове подлость окажется сильнее прагматизма?
Зажмурился, представил.
Два приглушенных щелчка. Высокий мужчина и худенькая девушка
ни с того ни с сего падают на асфальт. К ним подходят, наклоняются, не могут
понять, в чем дело. А тем временем двое или трое парней как ни в чем не бывало
уходят прочь, растворяются в толпе…
Просто поразительно, что с такими видениями Фандорин
все-таки уснул. Единственным объяснением могла быть усталость. Как-никак вторая
бессонная ночь подряд.
На рассвете он проснулся оттого, что скрипнула дверь и по
полу прошелестели невесомые шаги.
Спросонья сказал себе: это Алтын вставала в туалет.
Собирался упасть обратно в сон, и вдруг вспомнил, где он. Рванулся с подушки.
У приоткрытой двери стояла Мира. Она была в розовой пижаме с
жирафами — очень похожей на ту, в которой спала четырехлетняя Геля.
— Тс-с-с, — приложила палец к губам ночная гостья.
Прикрыла дверь, бесшумно пробежала по паркету и села на
кровать.
— Ты что? — прошептал он. — Как ты вышла из комнаты?
— Стояла у двери, слушала. Ждала, пока этот в сортир уйдет
или еще куда. Вот, дождалась.
— Но в кухне же еще один! Мог услышать. Мира усмехнулась, ее
глаза блеснули мерцающими огоньками.
— Как же, услышит он. Я умею ходить вообще без звука. Мы
ночью всегда из палаты в палату шастали. Смотри, смотри, что я нашла! В пижаме
было.
Он наклонился к маленькому бумажному квадратику. Напрягая
глаза, прочел: «Не бойся, доченька. Папа тебя спасет».
— Видал? — возбужденно спросила она. — Я всю ночь не спала,
хотела тебе показать! Подвинься, я замерзла.
Залезла к нему под одеяло, прижалась ледяными ногами.
Спокойно, приказал себе запаниковавший Николас. Это невинная
детдомовская привычка. Осторожно, чтоб не обидеть, отодвинулся, но Мира
немедленно придвинулась вновь.
— Ты такой теплый! И длинный, как удав из «Тридцать восемь
попугаев». — Она прыснула. Оперлась на локоть, мечтательно сказала. — Он вообще
застенчивый. Вроде как стесняется меня. А тут «доченька». Никогда так меня не
называл. Значит, не сердится.
Николас уже взял себя в руки, запретил организму поддаваться
ненужным реакциям. Ну и что с того, что девушка положила тебе руку на плечо, а
коленку пристроила на бедра? Пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом
подумает.
— Что ж ему на тебя сердиться? — сказал Фандорин. Хотел
погладить девочку по трогательно белеющей в полумраке головке, но не стал —
немного подержал руку в воздухе и осторожно опустил. — Разве ты в чем-нибудь
перед ним виновата? Ничего, завтра всё кончится. Нас отпустят, мы доберемся до
метро, и за нами приедет твой папа.
— В метро? Ой, я там еще ни разу не была. Говорят, жутко
красиво. Знаешь, меня же всё на машине возят, с темными стеклами. Только что
глаза не завязывают, как эти.
Мира заерзала, устраиваясь поудобней, и Николас почувствовал,
что проклятый организм, раб первобытности, начинает выходить из-под контроля.
— Ты лежи, грейся, — пробормотал магистр, выбираясь из
кровати. — А я все-таки попытаюсь сориентироваться, в какой части Москвы мы
находимся.
У окна перевел дух. Стал всматриваться в белую от
свежевыпавшего снега улицу, в дома, где уже загорались огни — восьмой час,
скоро начало рабочего дня.
Подошла закутанная в одеяло Мира, встала рядом. Ее затылок
белел на уровне Никиного локтя.
— Вон, смотри, какой домина. Раз, два, три, десять,
шестнадцать, целых двадцать два этажа! И еще вон четыре трубы. Ты же москвич.
Может, узнаешь?
— Нет, в Москве таких мест много.
— Гляди, гляди! — Она встала на батарею и обхватила его за
шею — теперь их щеки были на одном уровне. — Вон на небе светлая полоска!
— Ну и что?
— Как «что»! Еще учитель! Откуда солнце-то восходит?
А ведь действительно! Восток справа, примерно под углом
сорок пять градусов. И там, кажется, кольцевая дорога, дома кончаются. Значит,
какой это край Москвы? Юго-восток?
Нет, северо-восток.
Глава 20
Опасные связи
— Северо-запад — вот в какой стороне света сияет солнце
нашей империи, что бы там ни утверждала географическая наука. Именно туда, к
балтийским водам, мы с господином конногвардейским вахмистром завтра поутру и
устремимся — обогреться лучами милости матушки-государыни. Я, конечно, не
«херувимчик» и не «жемчужинка», как называет вашего сынка ее царское
величество, но, глядишь, и мне на радостях какая-никакая награда достанется. —
Прохор Иванович смиренно улыбнулся. — Кресточек ли, звездочка, а дороже бы
всего ласковое от матушки слово.
— Это вне всякого сомнения так! — горячо поддержал его
Алексей Воинович. — Благосклонное слово монарха — наилучшее вознаграждение для
благородного человека. Драгоценнейшая реликвия нашего семейства —
собственноручно начертанное высочайшее выражение признательности Митридату.
«Вечно признательна. Екатерина». Вот оно, я хранил его до твоего возвращения. —
Папенька благоговейно вынул из шкапчика пропись с царицыным росчерком, подал
сыну.
Митя повертел бумажку, сунул в карман. На стенку, что ли,
повесить?
— Но и вещественные знаки августейшей милости тоже отрадны,
— продолжил папенька. — Душевно прошу передать мою нижайшую признательность ее
величеству за присланные с вашим превосходительством червонцы. Не деньги дороги
— августейшее внимание.
— Передам, передам. — Тайный советник благодушно кивнул,
почесывая голову под черным париком. — И вашу просьбу о дозволении состоять при
сыне тоже передам. Отчего бы нет? Где это видано — родителей с детьми
разлучать. Ничего, недолго князь Платону над человеческой природой и
христианскими установлениями глумиться. Уж можете мне верить. Имею на сей счет
самые верные сведения.
— Ужель? — обрадовался папенька и переглянулся с маменькой.
— Ах, душа моя, то-то было бы счастье!
Та ответила лучезарной улыбкой, подлила гостю чаю.
— А вот наш старшенький, — сказала она. — Поклонись,
Эндимиоша, господину тайному советнику. И брату тоже поклонись.
