— А это слова обидные. После будешь просить у меня за них
прощения.
— И наконец, — совсем потерялся Данила, — у меня дитя от
прежней женитьбы. Вот оно, перед вами. Я искал его и нежданным образом нашел.
Павлина озадаченно перевела взгляд с Фондорина на мальчика
и, кажется, догадалась, в чем дело.
— Это не твое дитя, а наше. И ежели ты не женишься на матери
своего сына, то утратишь право именоваться порядочным человеком. Гляди, ты
совсем его заморозил в своих убогих санях. Беги в карету, Митюша.
— Я Самсоша, — поправил сын.
* * *
Перед самой Драгомиловской заставой догнали гренадерскую
роту, видно, возвращавшуюся с плаца. Впереди маршировали барабанщики,
ложечники, мальчики-флейтисты. Сбоку вышагивал субалтерн — ротный капитан по
утреннему времени, должно быть, еще, почивал.
Флейты монотонно высвистывали строевую мелодию, барабаны
стучали невпопад, ложечники и вовсе не вынули своих кленовых инструментов.
Павлина велела кучеру остановиться. Поманила офицера.
— Скажите, господин военный начальник, умеют ваши музыканты
играть «Выду ль я на реченьку»?
— Как же, сударыня, — ответил румяный от мороза офицер, с
удовольствием глядя на красивую даму. — Новое сочинение господина
Нелединского-Мелецкого, вся Москва поет.
И пропел звонко, чувствительно:
Выду ль я на реченьку, погляжу на быструю,
Унеси ты мое горе, быстра реченька, с собой!
— Так пусть сыграют, — попросила Павлина; — И коли
постараются, всей роте на водку.
— А мне что? — томно спросил субалтерн.
Из глубины экипажа колыхнулся было суровый Данила, но
графиня толкнула его в грудь — сиди.
— А вам поцелуй, — пообещала она. — Воздушный.
— Идет!
Офицер обернулся к музыкантам.
— Ну вы, мухи сонные! Хватит нудить. Давай «Реченьку»! Да
живо, радостно! Барыня магарыч дает. Раз два-три! Эй, флейты, начинайте!
Глава 23
Отцы и дети
И флейты чисто, проникновенно заиграли душераздирающий
вальс, оплакивавший солдат, которые пали на далекой, давно забытой войне.
Вряд ли когда-нибудь это маленькое, недавно возрожденное из
запустения подмосковное кладбище видело такие похороны — разве что в 1812 году,
когда здесь хоронили воинов, что скончались от ран после Бородинского сражения.
Очень вероятно, что где-то здесь, в одной из братских могил тех, «чьи имена Ты,
Господи, веси», лежал и дальний предок Николаса, молодой профессор Московского
университета Самсон Фандорин, записавшийся в ополчение и пропавший без вести в
деле при Шевардинском редуте.
Но только и тогда, два века назад, вряд ли на церковном
погосте могло собраться столь блестящее общество — чтоб траурные мелодии
исполнял секстет с мировым именем, а на аккуратных дорожках, меж тщательно
реставрированных старых и еще более роскошных новых надгробий, теснилось такое
количество красивых и знаменитых женщин. Были, конечно, и мужчины, но
прекрасный (не в учтивом, а самом что ни на есть буквальном значении этого
слова) пол явно преобладал. Редкие снежинки медленно летели с опечаленных
небес, чтобы эффектно опуститься на соболий воротник или растаять на холеной,
мокрой от слез щеке.
Вдовы не было, да и не могло быть. Во-первых, потому что из
спецотделения психиатрической больницы не выпускают даже на похороны
собственного мужа. А во-вторых, потому что убийце нечего делать у свежевырытой
могилы своей жертвы.
Соболезнования принимала дочь, она же наследница усопшего.
Маленькая девушка со строгим, бледным лицом стояла возле усыпанного дорогими
цветами палисандрового гроба и с серьезным видом слушала, что нашептывали ей
всхлипывающие красавицы. Одним отвечала что-то, другим просто кивала.
Соболезнования были долгими, так что к девушке выстроилась целая длинная
очередь.
Отовсюду доносились звуки рыданий — от сдержанно-трагических
до откровенно истерических.
Известно, что внезапная и, в особенности, драматично
внезапная смерть всегда поражает воображение больше, чем мирная кончина, а
покойный покинул мир чрезвычайно эффектным образом: чтобы любимая жена во сне
перерезала скальпелем горло — такое случается нечасто. Но одно лишь сострадание
к безвременно оборвавшейся чужой жизни не способно вызвать такую бурю скорби.
Столь неистово оплакивают лишь самих себя, думал Николас, стоявший в траурной
веренице самым последним.
На печальную церемонию он выбрался, можно сказать, нелегально
— наврал жене, что едет в Шереметьево встречать Валю Глена, который во
флоридской клинике обзавелся новым носом, еще краше прежнего. Знай Алтын о
похоронах, она, наверное, приехала бы на кладбище, но не для того, чтобы
возложить на могилу цветы, а чтоб плюнуть в гроб. С нее, пожалуй, сталось бы…
Очередь всё же двигалась. К дочери умершего подошла дама,
стоявшая перед Фандориным. Дама сняла темные очки, и он узнал всенародно
обожаемую эстрадную певицу.
— Мирандочка, миленькая, — завсхлипывала дива, — это правда?
Вы правда нашли? Солнышко мое, я на колени упаду, честное слово!
— Только не здесь, ладно? — ответило юное создание.
— Да-да, конечно! — Певица дрожащей рукой дотронулась до
локтя девушки. — Я не пожалею ничего… Вы меня понимаете? Если препаратов
осталось мало и на всех не хватит, я заплачу больше. Мирандочка, Миранда
Миратовна!
— Робертовна, — сурово поправила наследница и слегка тронула
звезду за плечо — мол, пора.
— Так я позвоню? — жалко спросила та, отходя.
Николас стоял перед Мирой и глядел ей в глаза, поражаясь
тому, как разительно изменилось их выражение — за какие-то несколько дней.
— Почему «Робертовна»? — спросил он наконец.
— Я возвращаю себе прежнее имя и фамилию. Краснокоммунарская
Миранда Робертовна звучит лучше, чем Куценко Миранда Миратовна.
— Понятно… О чем это она просила?
Мира усмехнулась краем рта:
— У этих щипаных куриц прошел слух, будто я нашла в
папочкином сейфе не то секретную рецептуру, не то инструкции и ингредиенты. Вот
они вокруг меня и выплясывают.
— В самом деле нашла?
Она наклонилась к его уху.
