– Так ты дружишь с сыном пастора Стина? – спросил Грант, заметив, как тот мне помахал.
– Ни с кем я не дружу, – буркнула я.
И это была чистая правда. В подтверждение моих слов Лорна Грин, которая была настолько тупа, что читала через пень-колоду, да и к тому же носила корсет от сколиоза, пришла в ужас, узнав, что ее шкафчик по соседству с моим.
– Мой шкафчик не может быть вместе со шкафчиком Мэдди Мак Фэтти, – сказала она, делая вид, что меня не заметила. – Меня же засмеют!
– Это так они тебя тут называют? – спросил Грант, когда Лорна умчалась уговаривать кого-то поменяться с ней местом.
Я кивнула.
– Неважно. Это просто слова.
Ага, конечно, просто слова. Тот, кто сказал, что слова не могут ранить, идиот.
– Правильно, – согласился Грант, похлопав меня по плечу. – Будь выше этих дурачков. Кроме того, если у тебя будет в распоряжении весь шкафчик, ты сможешь держать там все свои энциклопедии и еще много чего.
Я надеялась, что, как только начнется учебный год, я просто незаметно вольюсь в коллектив. Но, увы, за какой бы партой я ни сидела, как бы ни обходила всех стороной и сколько раз ни опускала взгляд, издевательства не прекращались. Все отпускали комментарии о моих волосах, одежде или весе. Пару раз я даже слышала оскорбления в адрес мамы. Конечно, по отдельности ни одно из них не было таким уж вопиющим. Но все вместе… Когда тебя оскорбляют и оскорбляют, рано или поздно ты начинаешь сама верить в то, что тебе говорят. И все издевательства стали потихоньку сливаться в одно сплошное: какими бы жестокими ни были школьники, оригинальностью они не отличались. Но одного оскорбления мне не забыть никогда.
Это было в конце первого семестра, под конец урока математики, незадолго до обеденного перерыва. Несколько парней, считавшихся популярными, в том числе Нэйтан, обсуждали планы на обед. Один из них заметил, что я подслушиваю, и на весь класс спросил:
– А ты, Мэдди, что ты будешь на обед? Готов поспорить, ты адски проголодалась.
Вмешался другой парень:
– Да она же запросто лошадь может съесть.
– Нет, я знаю, – встрял еще один. – Она будет Мак Фэтти-мил
[7]
и куриные бедрышки пожирнее!
И вся компания начала гоготать. Даже Нэйтан.
Я не расплакалась. Я уже привыкла ни при каких обстоятельствах не показывать своих чувств. Каждый день мне говорили еще и не такое. Но почему-то именно тогда я почувствовала, как что-то внутри меня… рухнуло. Или взорвалось. Или испарилось. Думаю, это лопнуло мое терпение. С этого момента мне стало все равно. Совершенно. Услышав сотню раз, какая я уродина, я в это поверила.
Я неудачница? Прекрасно, дело это нетрудное, я справлюсь.
Я толстая? Замечательно, дайте мне коробку пончиков, и я докажу.
Я пахну несвежим бельем? Мои волосы жирные? Я слишком высокая, чтобы со мной разговаривать? У меня очки из бутылочного стекла и чересчур выпуклые коленки? Черт возьми, я говорю как конферансье в цирке. Но кто же не любит цирк? Ну-ка расступитесь! Пропустите девушку-клоуна – взгляните на нее и поймете, как вам повезло! Как вам повезло, если вы ничем на нее не похожи!
К концу этого первого семестра у меня в дневнике были одни тройки. И единственным, кому не понравилось такое положение дел, был Нэйтан. Он, конечно, не говорил, но, думаю, то, что соперничества между нами больше не было, его несколько напрягало. Раньше, взглянув на результаты моих тестов, Нэйтан всегда старался улучшить собственные показатели. А теперь я сошла с дистанции, и получить сто баллов на итоговом тесте для него стало раз плюнуть. Но радости от этого он никакой не испытывал. Потому что знал, что, кроме меня, конкурентов у него в классе не было.
Дома же дела обстояли несколько лучше. Нервные срывы Гранта случались совсем не так часто, как раньше. Как и приступы его алкоголизма. Теперь он пил, только если нужно было успокоиться. И вынося по выходным пакеты с бутылками из-под водки, я говорила себе: «Это его лекарство».
К началу второго полугодия в школе Элизе исполнилось два, и она, безусловно, держала нас с Грантом в тонусе. Благодаря ей нам было ради чего жить. Забавно, что маленький ребенок, которому только и надо, что есть, спать и играть, оказался таким важным звеном в нашей семье: только из-за Элизы она еще не развалилась на части. Моей сестренке нужна была забота, и, пока мы обеспечивали все необходимое, мы могли – по крайней мере я – забыть обо всем плохом, что происходило вокруг. Пусть всего на пару часов, но все же.
Когда учебный год подходил к концу – где-то, вероятно, в апреле, – Гранту сообщили, что Джейк Шпиц, человек, который убил маму, должен предстать перед судом. Нам всем казалось, что доказать его виновность – пара пустяков, но обвинение настояло, что нужно все как следует подготовить. В самом начале процесса главный обвинитель объяснил Гранту:
– Лучше провести тщательную подготовительную работу, чем пропустить что-то очевидное и позволить виновному избежать наказания из-за какой-нибудь формальности. До окончательного заседания Джейк останется под стражей, поэтому никуда он не денется. Так что у нас полно времени добиться того, чтобы виновный в смерти вашей жены понес заслуженное наказание.
Как нам и предсказывали, в отличие от предварительной работы сам процесс занял не больше недели. Гранта пригласили на окончательное заседание, но исход дела был предопределен, поэтому он не пришел. Однако согласился присутствовать на оглашении приговора, которое должно было состояться через пару недель, и даже решил взять в суд меня, потому что, как считал, я заслужила увидеть убийцу матери собственными глазами, прежде чем его упекут в тюрьму.
Я не знала, что Грант подготовил заявление, до тех пор пока судья, чем-то напоминавший Хогга из «Придурков из Хаззарда», не обратился к нему:
– Мистер Мак Фэдден, прежде чем мы продолжим, я думаю, у вас найдется пара слов. Прошу вас.
– Спасибо, ваша честь, – сказал Грант и, вытащив из кармана пиджака сложенную в несколько раз бумажку, взошел на трибуну. – Четыреста девяносто три, – начал он, глядя убийце прямо в глаза. – Вы знаете, что это за число?
Джейк посмотрел на Гранта, но ничего не ответил.
– Четыреста девяносто три, – повторил Грант. – Это мое число. Ровно столько дней прошло с того момента, как вы убили мою жену. Я учитель математики, мистер Шпиц, так что люблю числа. Вот еще одно: семьсот пятьдесят четыре. Это число моей младшей дочери. Ее возраст в днях. Если вычесть из этой цифры первую, получится, что Элизе было именно двести шестьдесят один день, когда вы отобрали у нее мать, так и не дав возможности узнать женщину, которая произвела ее на свет. У меня также есть падчерица, Мэделин, и сегодня она здесь. Она сидит вон там, – показал Грант рукой. – Какое у нее число? Тысяча. Если сильно округлить, столько раз она проплакала в подушку, моля Бога, чтобы ее мама вернулась, чтобы она была рядом, согревая ее своей заботой и любовью.
