Оказалось, что под «больше мне помогала» Грант подразумевал «выполняла по дому почти все». Готовила, стирала, убирала, купала Элизу. По-моему, он просто забыл, что, помимо нашей семьи, у меня была еще и учеба, но меня это устраивало, потому что о последней я перестала думать уже давно. Нет, конечно, на уроках я слушала, но практически никогда не делала домашние задания и не учила материал. Зато по дому выполняла все, что можно, – лишь бы Грант был доволен.
К сожалению, свое обещание мой отчим не выполнил. Конечно, теперь у него было меньше поводов волноваться, потому что из всего домашнего хозяйства на нем оставалась лишь обязанность ходить за продуктами, но пьяные выходки не прекратились. Дважды в течение первого семестра мне приходилось надевать блузки с длинными рукавами, чтобы прикрыть синяки, хотя жара стояла страшная, а во втором семестре я даже вынуждена была пропустить целую неделю, потому что с таким жутким синяком под глазом, который ничем невозможно было замазать, из дома я выйти попросту не могла. Грант позвонил в школу и обставил все так, будто у меня воспаление легких.
Помню, как сидела дома, глядя на себя в зеркало, и проводила пальцами по почти черному кругу. К тому времени я уже была достаточно взрослой, чтобы понять: у Гранта серьезные проблемы, и дальше все будет только хуже. Тем не менее мне было его очень жаль. Я знала: он пытается справиться с собой. Когда он не пил, он был таким же добрым, как и все другие отцы. То есть он любил нас, я знала, и любил сильно, но все это только усложняло ситуацию, когда последствия его гнева я испытывала на себе.
Я смотрела на свой распухший глаз и взвешивала все варианты. Наверное, мне нужно поговорить с кем-то в школе – с психологом или с кем-нибудь из учителей. Но разве кто-то из них поверил бы? Все в школе знали Гранта; они работали с ним в течение многих лет. Разве они поверили бы мне? Конечно, можно было показать им синяки, но Грант ведь мог сказать, что я вру, а на самом деле упала с велосипеда. А если бы они сочли мои рассказы о побоях всего лишь реакцией на потерю матери? Что тогда? Тогда Грант бы взбесился. И возможно, и вовсе избил бы меня до потери сознания. Я решила, что риск слишком велик.
Второй вариант – сбежать. Я слышала о нескольких подобных случаях. Честно говоря, даже сама мысль об этом меня ужаснула. Когда я с Грантом, я хотя бы знаю, чего ожидать. А на улице – кто знает, на каких отморозков можно нарваться? Разве так было бы безопаснее? И кончится, скорее всего, тем, что меня найдет полиция, и это точно выведет Гранта из себя. Но главной причиной, по которой мой побег был невозможен, оставалась моя трехлетняя сестра. Если я сбегу, кто о ней позаботится? Кто ее защитит?
Мой мозг тринадцатилетнего подростка подсказал мне лишь один выход: перетерпеть. Подлизываться к Гранту, не спорить с ним, опускать голову, не попадаться ему на глаза и приложить все усилия, чтобы ему было хорошо. Я подумала, что смогу уйти, когда мне исполнится восемнадцать, – сообщить властям о побоях отчима и потребовать опекунства над Элизой.
План не был идеален, но, рассматривая свой распухший глаз в зеркале, я поняла, что лучше не придумаю.
Согласно школьной программе, к началу мая на уроках литературы преподавательница стала давать нам творческие задания. Она хотела, чтобы мы написали стихотворение, вложив в него всю свою душу. Мы могли писать на любую тему, лишь бы она была нам близка: влюбленность, лучший друг, страхи, потеря близких… Работы подписывать было не обязательно, так что я, честно говоря, подумала, что мы просто потренируемся в умении сочинять стихи, а сдавать ничего будет не надо. Но незадолго до звонка мисс Тайер попросила передать листки со стихотворениями на первую парту. Прежде чем я сообразила, что она сказала, Марк Ригбиспер схватил мое стихотворение и сунул соседу спереди.
Я была готова его убить.
На следующий день в самом начале урока Тайер стала раздавать работы.
– Я не читала ни одно из стихотворений, – сказала она. – И никто из нас не имеет ни малейшего представления, кто какое написал. Если вам вдруг достанется ваше собственное, скажите мне, и мы поменяем листки.
– Зачем мы это делаем? – спросил кто-то с передней парты.
Я сидела в конце класса, думая, кому же достанется мой стих. Потом попыталась подглядеть в кипу листков в руках Тайер, но это было совершенно бесполезно.
– А действительно, зачем… – задумчиво произнесла учительница. – Объясню. Я хотела бы, чтобы вы увидели, как много работа со словом, и особенно в стихах, говорит об авторе. Хорошее стихотворение может многое рассказать о том, кто его написал: о его мечтах, надеждах, внутренней борьбе и разочарованиях. Итак, как только вы получите стихотворение, я хочу, чтобы сначала вы его несколько раз прочитали. Про себя, чтобы все могли сосредоточиться. А потом прочитайте стихотворение еще раз, но теперь уже так, как если бы вы были его автором. Попытайтесь представить себя на его месте, словно смотрите на текст его глазами. Как только вы это сделаете и подумаете, что стихотворение может означать для человека, который написал его, вот увидите, вы очень многое узнаете. Затем попробуйте угадать, кто автор.
Учительница протянула мне чей-то стих, в котором было всего три строфы. Посвящен он был умершему питомцу – крыске. Я прочитала один раз и тут же поняла, что меня совершенно не волнует чей-то дурацкий грызун. Все, что я сейчас хотела знать, – кому досталось мое стихотворение.
Минут через десять учительница встала с места.
– Хорошо, а теперь я бы хотела, чтобы кто-нибудь из вас прочитал доставшееся вам стихотворение вслух. И попробуйте прочитать его так, как бы оно звучало из уст его автора.
К моему горлу подступила тошнота.
Первой учительница вызвала Энджи Роу. Та встала и прочитала грустное стихотворение о раке яичников. Стихотворение было вполне неплохое, но все портили мальчики, хихикавшие каждый раз, когда звучало слово «яичник», – хотя не думаю, что большинство из них вообще знали, что такое яичники.
Далее вызвали мальчика по имени Маркус. Листок в его руке был очень похож на мой. Я еще больше вжалась в стул и вытерла вспотевшие ладони о джинсы, молясь, чтобы не произошло непоправимое. Ложная тревога – всего лишь милый сонет о первом поцелуе. Выполняя просьбу учительницы, Маркус постарался прочитать его так, как читала бы влюбленная девушка, и все, кроме меня и Рэнди, покатывались со смеху. Думаю, хотя доказать это и невозможно, автором стихотворения был именно Рэнди.
– Нэйтан Стин, – произнесла мисс Тайер, как только Маркус сел. – Теперь я хотела бы послушать вас.
Он посмотрел на нее и нервно сглотнул:
– Нет, спасибо.
– В самом деле? – усмехнулась учительница. – А я думала, задание для всех. Пожалуйста, Нэйтан, прочитайте стихотворение. Ваше нежелание только подогревает мой интерес.
Когда Нэйтан встал, я заметила, что он смотрит на меня, и поняла, что вот-вот умру от ужаса. У него в руках было мое стихотворение, и он собирался прочесть его перед Богом, мисс Тайер и всеми одноклассниками, которые меня ненавидели. Нэйтан неторопливо двинулся к доске. Он смотрел на листок бумаги, на учителя, на сидевших за партами… Оглядывая класс, казалось, на долю секунды задержал свой взгляд на мне. Затем откашлялся и начал декламировать настолько серьезным и печальным тоном, как будто читал траурную речь.
