Наверное, я присутствую на собственных похоронах, подумала я.
А тем временем Нэйтан читал:
Фиалки синие, а розы красные…
Терпеть ненавижу английский ужасный…
Ромашки желтые… гвоздики с росой…
Люблю математику – английский отстой…
Цветут фиалки… и белые лилии…
Мисс Тайер – зараза…
Сплошное насилие! Цветут цветочки…
Лепестками шурша…
Пожалуйста, дайте…
Отсюда сбежать…
Сначала в классе повисла неловкая пауза, затем раздалось несколько нервных смешков. Все ждали реакции мисс Тайер.
Нэйтан направился к своей парте. По дороге он незаметно сложил листок бумаги и сунул в карман.
Я не могла поверить собственным ушам. Пронесло! У меня даже вырвался стон облегчения, когда преподавательница с неловкой улыбкой на лице встала из-за стола.
– Ну, – сказала она, еле сдерживаясь от смеха, – хотя я и считаю, что стихотворение не очень информативное, оно все же отражает внутренний мир автора, ведь так? Браво, мистер Стин, что прочитали его с таким выражением. И спасибо, Нэйтан, за вашу деликатность. Так, следующей я хотела бы пригласить к доске Эми…
Она что-то еще говорила, но я не слушала. Моя голова была слишком занята мыслями о случившемся, чтобы воспринимать эту «поэзию» дальше. Откуда Нэйтан взял совершенно другое стихотворение? И зачем?
После школы, когда я шла через футбольное поле за автомобильной стоянкой, Нэйтан догнал меня. Он полез в карман и вытащил сложенный листок бумаги.
– Есть минутка? – спросил он.
– Наверное, – буркнула я.
– Тогда присядем, ладно? Надо поговорить.
Не то чтобы я хотела с ним разговаривать, но он сегодня сотворил настоящее чудо, так что меньшее, чем я могла его отблагодарить, – согласиться.
Мы сели под огромным черешневым деревом на краю поля, и Нэйтан развернул лист бумаги.
– Это ведь ты написала? – спросил он.
Не поднимая глаз, уставившись на зеленую лужайку под ногами, я прошептала:
– Уверена, что я.
– Правда очень хорошее стихотворение. Грустное, но хорошее, – сказал Нэйтан.
Я посмотрела в его печальные глаза.
– Почему ты не прочел его на уроке?
– Я просто… увидел тебя, твой взгляд… И подумал, что не стоит. Кроме того, все бы поняли, что этот стих написала ты, и, уверен, стало бы только хуже. Поэтому я подумал, что лучшим выходом будет сочинить что-нибудь другое на ходу.
– То есть стихотворение про цветы и английский – это был экспромт? – поразилась я.
– Практически, – кивнул Нэйтан и бросил листок мне на колени. – Прочтешь?
– Зачем? – недоумевала я.
– Ну, мисс Тайер сказала, что мы больше узнаем из стихотворения, если попытаемся представить, как бы его читал автор. Я пару раз прочитал твой стих про себя, и теперь хочу услышать, как он должен звучать на самом деле.
Я взяла листок и развернула его, пару секунд вглядываясь в написанные строки. Жаль, что это придумала я, а не кто-то другой, но нельзя было отрицать, что навеяно стихотворение моей настоящей жизнью. Честно говоря, я не знаю, почему согласилась его прочитать, – ведь знала, что как только Нэйтан узнает о насилии в моей семье, то побежит прямиком к директору. Но я прочла. Может быть, это был мой крик о помощи. Дрожа мелкой дрожью, я откашлялась и начала читать написанные карандашом слова так, как их чувствовала.
БОЛЬ УНИЖАЕМОЙ
Каждый норовит меня обидеть.
В сердце боль – как одинока я!
Словно всем приятно ненавидеть,
Проклинать и унижать меня.
Каждый день несу в душе печальной
Боль от оскорблений и обид.
Думаете, их не замечаю?
Глупые… Но кто ж вам запретит.
Так стреляй, чтоб больно ранить словом,
Ведь сюда любые подойдут:
Жирная! Очкастая! Корова!
Ну смелей, ату ее, ату!
На спине моей давно уж шрамы,
Синяки на теле – там и тут.
А какой вердикт был дан врачами?
«Ах, бедняжка… снова в школе бьют…»
Моя жизнь давно уж стала адом,
И везде мне причиняют боль.
Мои слезы льются вечным градом,
Солонее, чем морской прибой.
Почему же, Господи, не внемлешь?
На коленях я молю тебя:
Прекрати, прошу, мои мученья
Или, Боже, забери меня!
Нет друзей и нет надежд на счастье —
Я играть устала эту роль.
Кто поможет мне в моей напасти?
Господи… Закончи эту боль.
Когда я умолкла, Нэйтан выглядел так, словно вот-вот расплачется. Непривычно – никогда не видела его таким. Даже на похоронах моей мамы он не плакал, но сейчас я чувствовала, что он готов разрыдаться.
– Мне так жаль, – прошептал он.
– Чего? – удивилась я.
– Что из-за меня тебе было так плохо. Что позволял смеяться над тобой.
По этим его словам я поняла, что он не до конца постиг смысл моего стихотворения. Ту часть, которая про школу, он понял правильно, но, кажется, про то, что творилось дома, не разобрал. Я пока не понимала – разочарована я или рада, что Нэйтан так и не узнал мою тайну, но потом снова решила, что для Элизы будет лучше, если не узнает никто.
– По сравнению с некоторыми людьми, Нэйтан, ты просто святой, – сказала я.
Он пожал плечами:
– На самом деле нет. Одно то, что я не издеваюсь над тобой, не делает меня хорошим. Я видел и слышал все эти оскорбления и ничего не сделал.
– Нэйтан, ты был…
– Когда я прочитал это стихотворение, я сразу понял, что его написала ты. И знаешь, о чем я подумал? – Теперь он действительно начинал рыдать и даже не пытался скрыть это. – Я вспомнил день, когда мы в первый раз встретились. Я выстрелил в тебя бумажным шариком, а папа сказал что-то вроде: «Мой сын никогда не поступил бы так с другим дитем Божьим». А потом я написал тебе записку с извинением, и ты ведь в самом деле меня простила! А я, дурак, за четыре года так ничему и не научился! Может, с тех пор я в тебя больше шариками и не стрелял, но ведь смотрю же, как над тобой издеваются, и ничего не делаю. Или, что еще хуже, смеюсь. – Он сделал глубокий вдох и вытер лицо. – Мне так жаль, Мэдди.
Я огляделась вокруг – убедиться, что никто не подслушивает. И очень на это надеялась, потому что так было бы только хуже – и для Нэйтана, и для меня. Хватит с меня уже неприятностей.
