Наиболее выдающимся критиком послевоенного поведения немцев был Герман Гессе. Когда во время войны некоторые солдаты с русского фронта, который поэт назвал разбойничьим походом в глубь России, написали ему, что стоят на Кавказе во имя защиты тех высших ценностей немецкого духа, частью которого они считают его сочинения, он отбросил их письмо, как «незрелый вздор», ибо эти несчастные «герои» помогли «некоторым зверям в образе человеческом уничтожить все истинно немецкое». Когда другие люди писали ему после войны о своих страданиях, Гессе спрашивал их, почему они не вспоминают о том, что они сами, будучи немецкими солдатами, творили с миром и почему не чувствуют по этому поводу вины. Почему единодушно вставляли палки в колеса Веймарской республики? Почему единодушно голосовали сначала за Гинденбурга, а потом за Гитлера? Когда кто-то говорил ему, что был одной ногой в концлагере, Гессе отвечал, что может всерьез воспринимать только тех врагов Гитлера, которые находились в концентрационных лагерях двумя ногами, а не одной ногой в лагере, а другой – в партии. Когда в его присутствии жаловались на бомбардировки Германии и уверяли в том, что достоинства немцев превосходят достоинства других народов, он говорил: «Немецкая нация просто не чувствует ответственности за то, что она причинила другим нациям мира». Немцы должны прекратить восхваление германского солдата. Сам он много лет молился за поражение этих славных солдат. Гессе гневно говорил о национализме тех, для кого слово «немец» до сих пор окружено сентиментальным «священным» ореолом. Имеет ли достоинство, спрашивал он, или мужество большую ценность, если к этим словам добавить прилагательное «немецкое»? Разве не находим мы того же достоинства, мужества, стойкости, рыцарства у хорошего китайца, японца или мусульманина? «Как только Германия увидит возможность снова набрать силу, вас начнут искушать те, кто заговорит о священной Германии, ее священном горе, ее священных страданиях, ее вечной мужественности, и очень скоро вперед снова выступят солдаты, а Германия заявит права на владычество, на империю и на роль избранного сосуда». Гневными словами осудил он немецкую забывчивость, говоря: «Немецкий порок – это громко рассуждать о веревке в доме повешенного. Никто ничему не научился, все ждут жалости, помощи и понимания, но никто не говорит, что чувствует вину за что-то, не только за Гитлера, но и за многое, многое другое». Гессе не согласен с мнением, будто «нация не отвечает за свои действия». Нация могла бы понять, кто такой Гитлер, еще в 1923 году, но предпочла и дальше подрывать республику. «Вы должны принять последствия и наказание за то, что напали на мир, как разбойники, и превратили его в ад вашими сатанинскими методами».
«Многое сейчас напоминает то, что происходило после Первой мировой войны. Точно так же, как сегодня все мои немецкие друзья в один голос проклинают Гитлера, они были тогда единодушны в своем осуждении милитаризма, войны и насилия, когда была основана Германская республика. Но спустя всего несколько лет Гитлер уже смог решиться на мюнхенский путч. Поэтому сегодня я не могу принять всерьез это единодушие в осуждении Гитлера и не вижу никаких гарантий изменения политической души немцев или хотя бы появления политического понимания».
Многие генералы, помогавшие Гитлеру разорять и опустошать всю Европу, опубликовали свои мемуары, в которых представляют себя невинными овечками. Генерал-полковник Гауссер воспевает подвиги своих солдат в книге «Войска СС в бою». Военный преступник Курт Мейер, служивший в войсках СС, написал две книги: «Гренадеры» и «Войска СС в фотографиях». Во многих других книгах прославляются немецкие кампании в России, Греции, Норвегии и успехи гитлеровской авиации и военно-морского флота.
Немцы написали немало книг и бесчисленное множество статей о бомбардировках Германии, но нет пока ни одной книги о том, как немецкая авиация бомбила Варшаву, Роттердам, Лондон, Ковентри, Плимут, Белград. Немцы всегда утверждали, что это Великобритания начала бомбить беззащитные города. Они забывают, что адмирал Канарис предостерегал Кейтеля против бомбардировки Варшавы, так как это может вызвать ответные удары западных союзников. Кейтель ответил, что таков личный приказ Гитлера. Польский писатель Чеслав Милош свидетельствует, что Варшава превратилась в груду развалин и пепла, стала городом мертвых под немецкими бомбами, а Ульрих фон Хассель, погибший мученической смертью в 1944 году, записал в октябре 1939 года в своем дневнике, что «война Гитлера против Польши покрыла позором имя Германии отчасти жестокостью авиации, а отчасти неслыханными зверствами СС, особенно против евреев. Тех, кто видел Варшаву с ее разрушенными до основаниями кварталами, с лежащими на улицах трупами, охватывает тяжелое чувство».
Ф.Т. Цокор оказался в Югославии, где пережил бомбардировку Белграда, где «было двадцать восемь тысяч человек, которые мирно спали, не подозревая, что в эту ночь им предстоит умереть». Теодор Хеккер записал в дневнике 6 апреля 1941 года: «Оккупация Югославии. Югославы объявили Белград открытым городом, мы назвали его крепостью и бомбили трижды «с большим успехом». Какая радость для немецкого сердца!» Генерал Йодль записал в своем дневнике 27 марта 1941 года: «Политически было бы очень выгодно атаковать Югославию со всей возможной жестокостью. Это будет главной задачей наших военно-воздушных сил. Надо уничтожить на аэродромах югославскую авиацию, а затем уничтожить Белград повторными воздушными атаками».
30 июня 1940 года Йодль подписал следующий приказ: «В соединении с пропагандой атаки устрашения против Англии – они должны быть названы акциями возмездия – должны ослабить и сломить волю населения к сопротивлению и принудить правительство к капитуляции». Гитлеровский комментатор Фрицше объявил по радио: «Когда огонь с небес сошел на Содом и Гоморру, остались в живых семьдесят семь праведных мужей. Весьма сомнительно, остались ли в Лондоне в живых семьдесят семь праведников». Фрицше после войны избежал наказания. Когда Геббельс объявил, что ночью на Бирмингем было сброшено триста тонн бомб, Хеккер написал: «Порочность и проклятие нации лучше и безошибочнее проявляются такими словами, нежели любыми деяниями».
Теодор Пливье, которому пришлось бежать из Германии в 1933 году, говорит о бомбардировке Дрездена, которой немцы возмущаются больше всего: «Орадур-сюр-Глан, Лидице, Треблинка, Освенцим, газ «циклон-Б», операция «Мрак и туман», горы человеческих скелетов в печах крематориев и газовых камерах, сотни тысяч людей, обреченных на смерть, геноцид как принцип государства – нам не пристало говорить о терроре». Граф Виктор фон дер Липпе, один из юристов, принимавших участие в Нюрнбергском процессе, говорит, что бомбардировка Дрездена должна заставить немцев спросить себя, «не имеют ли страдания невинных немцев моральное значение, нельзя ли рассматривать эти страдания как возмездие за страдания, причиненные немцами». Профессор Гольвицер подводит итог дискуссии о бомбардировках Германии страшными словами: «Дети, живыми серными факелами прыгающие в Эльбу и Вуппер, дети, насмерть замерзающие в окопах, похожие на скелеты дети, бегущие в Бельзене навстречу своим освободителям, голые дети цыган и евреев, сжавшиеся в душераздирающий комок и умирающие в струях смертоносного газа, еврейские школьники, сбившиеся в кучку в углу школьного двора и старающиеся избежать оскорблений со стороны других детей, которые только вчера играли с ними. В 1933 году мы стояли в начале всего этого, и именно этот год должны мы вспоминать, когда произносим: «тысяча девятьсот сорок пятый». Наш долг помнить об этом, невзирая на боль, которую причиняют нам эти воспоминания».
