– Ты на исповедь пришла или просто поплакать? – Эти слова вывели её из оцепенения.
– Я… я на исповедь, – сбивчиво ответила Таня и, сделав несколько шагов, опустилась на колени перед стулом, на котором сидел монах.
– Ну, что там у тебя?
– Батюшка… у меня… у меня такое горе… – сказала она, готовая разрыдаться.
– У тебя одной? – коротко спросил монах, глядя куда-то в сторону. Этот вопрос был таким неожиданным, что слёзы тут же перестали течь.
– Что? – ответила исповедница вопросом на вопрос, так как не знала, что сказать.
– Грехи называй.
– Батюшка, у меня умирает сын, единственный сын!
– Я тебе сказал, грехи называй.
Мама окончательно растерялась.
– Батюшка, я не понимаю, за что... Я вот тут написала.
Торопливо развернув листок, она начала сбивчиво читать, думая о том, что говорить нужно было совсем не об этом. Всё, что у неё было написано, сейчас казалось детским лепетом.
– Дай-ка сюда. – Монах протянул руку за недочитанным листком, а мамина спина покрылась холодным потом.
С ужасом, охватившим всё её существо, наблюдала она, как этот строгий монах сначала пробежал глазами по исписанному листу, а потом, опустив глаза, какое-то время сидел, молча, глядя куда-то вглубь себя.
– Ты зачем сделала аборт?
Мама почувствовала, как у неё одеревенели губы.
– Когда я узнала, что беременна, мы были на грани развода. Кому же было рожать? – сказала она, глядя на монаха полными удивления, широко раскрытыми глазами.
– Значит, тогда ты решала за Бога, а сейчас спрашиваешь Бога, за что?
– Батюшка, но как я могла рожать? – Нотки раздражения появились в мамином голосе.
– Господь знал, что заберёт у тебя этого сына, и давал тебе в утешение ещё одно дитя от законного мужа, но ты решила всё по-своему, а теперь плачешь и говоришь, что у тебя умирает единственный сын.
Мамины глаза раскрылись ещё шире, только сказать теперь она ничего не могла, как если бы потеряла дар речи. А суровый монах вдруг превратился в любящего отца. Взгляд его стал мягким.
– Ты поняла? – ласково спросил он, глядя ей как бы в душу.
Мама в ответ только кивнула головой.
– Молись, Бог милостив! Только искренне молись, а не так, чтобы «устами своими чтут Меня, а сердце их далеко отстоит от Меня».
В этих словах было именно то, зачем она приехала сюда! Её потухшие глаза вспыхнули от затеплившейся в сердце надежды.
Монах, видимо, заметив это, мягко улыбнулся, и, собираясь положить епитрахиль на поникшую голову для разрешительной молитвы, добавил:
– Евангелие читай. Там есть ответы на все твои вопросы. Зовут тебя как?
– Татьяна. – Мама с трудом выдавила своё имя.
Прочитав разрешительную молитву, монах встал, опираясь на спинку стула. Мама, перекрестившись, приложилась к Евангелию и кресту, а затем сложила руки под благословение.
– Это твой Крест. И никто, кроме тебя, нести его не может.
Взяв с аналоя крест и Евангелие, монах уже хотел было уйти, но остановился и внимательно посмотрел на маму.
– Как зовут твоего сына?
– Отрок Иоанн.
– Я помолюсь, – сказал он тихо и ушёл.
Мама смотрела ему вслед, силясь осознать, что сейчас здесь произошло, но вместо понимания пришли слёзы. Это были не те слёзы безысходности, которыми она жалела себя перед исповедью. Это были какие-то совсем другие слёзы. Они шли из глубины сердца, и в них совсем не было тяжести.
Мама подходила к иконам, крестилась и благодарила Пресвятую Богородицу, Николая Угодника, великомученика Георгия Победоносца, целителя Пантелиимона. Она не видела, что храм уже закрывали на уборку, что кроме неё здесь остались только две женщины, которым нужно было идти на трапезу. Она всё плакала и благодарила угодников Божьих за помощь.
– Сестра, храм закрывается…, – сказала одна из женщин, но вторая оборвала её на полуслове:
– Не торопи её. Подождём. Пусть кающаяся грешница поплачет.
Вытирая ладонью слёзы, мама подошла к ним и тихо спросила:
– Матушки, а как зовут этого монаха, у которого я исповедовалась?
– Иеромонах Иоанн, – прозвучало в ответ.
Мама хотела поблагодарить женщин за участие, но не смогла: слёзы снова брызнули из глаз, и она поспешно покинула храм.
4
Когда мама вернулась домой, было уже темно. Она заезжала в больницу, но там всё было без изменений. Думая о сыне, она совсем забыла о Мурке.
«Я же не сходила в магазин!» – вспомнила она почти возле подъезда.
Пришлось возвращаться. В монастыре она купила пирожок и стакан чая, ей самой этого вполне хватило, но Мурку нужно было покормить. Не для того же она взяла её в дом, чтобы морить голодом.
«Как же всё-таки хорошо, что у меня появилась Мурка!» – думала мама, подходя к магазину.
Осознание того, что дома её ждёт маленькое, нуждающееся в ней существо, согревало душу. Благодаря Мурке теперь в холодильнике появится кое-что и для неё самой.
Когда она открыла дверь, то услышала пронзительное «мя-а-у!». Мурка сидела под дверью, сжавшись в клубок, и внезапно открывшаяся дверь испугала её.
– Мурочка, не бойся, это я. – Вернувшаяся хозяйка включила свет и, не раздеваясь, взяла кошку на руки. – Что, пальто холодное? Тогда погоди! Я сначала разденусь, а потом тебя поглажу.
При виде хозяйки Мурка повеселела. Она подняла хвост трубой и, не переставая петлять между ног, заурчала песню о кошачьем счастье. Мама взяла кошку на руки и приложила её мордочку к своей щеке.
– Вот, как же сладко мы умеем мурлыкать!
Она прижала Мурку к груди и стала гладить её по головке, отчего сладкое «мр-мр» стало ещё звонче.
– А как же мы замурлычем, когда попробуем колбаски, а?
Мама опустила кошку на пол, взяла сумку и пошла на кухню. Мурка побежала за ней. Пока хозяйка резала колбаску на маленькие кусочки и наливала в блюдце молоко, кошка, не переставая, тёрлась об её ноги.
– Мурочка, какая же ты у меня нежная! Хватит тереться! Иди, иди, поешь! Голодная, поди.
Она заметила, что кусок рыбы, оставленной для Мурки, так и остался нетронутым.
– Не хотела рыбку кушать, да, Мурочка? Сидела под дверью, скучала. Я тебе сварю её, так оно лучше будет.
Мурка ела с таким аппетитом, что чувство голода пришло и к её хозяйке. Она налила себе молока, отрезала кусок хлеба и, прочитав молитву перед трапезой, тоже стала есть, не отрывая взгляда от пушистой подружки. Мурка закончила первой и начала приводить себя в порядок.
