– Меня беспокоит атмосфера в доме, – прошептала она.
– Они по-прежнему ругаются?
Якобина уставилась на свой кусок торта, к которому пока так и не прикоснулась. Она жалела, что вообще рассказала Флортье о постоянных ссорах между супругами де Йонг, но тогда в ней перевесила потребность выговориться и снять с души этот груз.
– Прошлой ночью они опять сцепились. Не знаю, в чем там дело, ведь они орут друг на друга по-малайски, но слышать неприятно.
Флортье слизнула с зубчика вилки глазурь и взглянула на Якобину.
– Ничего, помирятся.
– Надеюсь, – удрученно ответила Якобина. – Дети очень страдают от этого. – Теперь не только Ида не слезала с ее рук, но и Йерун все чаще просился на колени, когда она читала вслух или пела с ними песни. Тогда он крепко прижимался к ней, обнимал за шею, и она чувствовала на своей щеке его горячее дыхание. С тяжким вздохом она взялась за вилку. – Давай поговорим о чем-нибудь другом, я ведь ничего не могу тут изменить. Расскажи, как там Джеймс?
Легкий румянец окрасил щеки Флортье, она улыбнулась и процарапала вилкой бороздку на шоколадной глазури.
– Хорошо, – еле слышно ответила она, потом отложила вилку и запрокинула назад голову, так что закачались перья на шляпке. – Джеймс… – Она замолкла и посмотрела в окно заблестевшими глазами.
Тогда, после танцев в «Гармонии», он заехал за ней днем в отель и привез к «Леру». С тех пор они часто ездили куда-нибудь вместе – в театр или ресторан, или просто катались в его ландо. Он рассказывал ей о своей учебе в Эдинбурге, традиционной в семье ван Хасселов, в жилах которых текла шотландская кровь, и о том, как жил в Гааге. О том, что он родился и вырос в Батавии, где почти сорок лет назад обосновался и открыл торговлю его отец. Рассказывал о своей плантации под названием Расамала; она находилась южнее Бейтензорга в Преангере, гористой местности, которую он называл по-малайски Прианган. Он взял ее в аренду лет десять назад, в двадцатилетнем возрасте, после внезапной смерти отца, расчистил от джунглей и посадил там цинхону, хинное дерево. Цинхона принесла ему хорошие доходы, больше, чем кофе, чай, табак или сахарный тростник. Теперь он собирался взять в аренду еще больший участок земли и выращивать каучук, которому пророчат большое будущее. И хотя Флортье довольно быстро вновь обрела дар речи, ей нравилось его слушать; нравилось, как он рассказывал о своих успехах – основательно, увлеченно и даже с гордостью, но без всякого хвастовства.
– Мне все в нем нравится, – тихо проговорила она. – Что он говорит, и как он это говорит. И мне нравится, – она хихикнула и поправила выбившуюся прядку волос, – как он пахнет. – Она смущенно опустила глаза.
Якобина улыбнулась, поднося к губам кусочек зеленого торта.
– Похоже, ты влюбилась.
Щеки Флортье запылали. Она закусила нижнюю губу, снова схватила вилку и вонзила ее в начинку шоколадного торта.
Голос Джеймса ван Хассела задел в ней какую-то струну, которая вибрировала еще долго после того, как он высадил ее в отеле, и это стало для Флортье новым опытом. Когда в покачивавшемся ландо ее плечо нечаянно коснулось его плеча и когда он взял ее за руку, между ними пробежала искра. Искра пробежала по ее коже и вызвала жаркое томление во всем ее теле, одновременно прекрасное и пугающее.
– Возможно, – прошептала она.
– А у него есть белый конь? – ехидно спросила Якобина.
Флортье посмотрела на нее исподлобья и стукнула под столом по коленке. Обе тут же рассмеялись.
– Конь у него есть, – засмеялась Флортье. – Но я не знаю, какого он цвета.
– А что думает по этому поводу Эду? – Якобина отодвинула от себя тарелку.
Флортье закатила глаза и шумно выдохнула.
– Мне с ним становится все тяжелее. В последнюю неделю он часто пытается меня поцеловать, а я бью его по пальцам и стараюсь держать подальше от себя!
– Почему бы тебе не поговорить с ним начистоту? – заметила Якобина и допила кофе.
– Ну… – протянула Флортье, отложила вилку и поцарапала ногтем тарелку. – Ведь я не знаю, нравлюсь ли я Джеймсу. Так, по-настоящему. – Она наморщила лоб. – Понимаешь, мне всегда казалось, что я знаю о мужчинах все. Я была убеждена, что они как те механические игрушки, которые заводят и пускают бежать по столу. Что, узнав механизм одной игрушки, можно легко управлять другими. Но с Джеймсом… – Она вздохнула и покачала головой. – Он вывозит меня, недавно мы были у Руффиньяка, и он там нормально потратился. – Флортье проглотила комок в горле, вспомнив о том, как в ответ на ее болтовню в салоне моды, а потом и тут, у Леру, он лишь кивал или односложно отвечал и без возражений все оплачивал. Под ложечкой нарастало томление. – Но, кроме этого, он еще ничего мне не подарил, только цветы пару раз, а они почти ничего не стоят. Я никогда не слышу от него комплименты, как бы изысканно я ни наряжалась. А иногда он смотрит на меня так, – она изобразила его сумрачный взгляд исподлобья, – словно видит насквозь. Тогда мне хочется оглянуться и посмотреть, не стоит ли кто-нибудь за моей спиной. – Она растерянно пожала плечами. – Я просто не знаю, какие у него намерения. Есть ли они у него вообще. И если я сейчас прогоню Эду, мне не только придется начинать все с начала и искать поклонника, но я скоро окажусь на улице, потому что не смогу платить за отель.
Якобина сцепила на столе пальцы и посмотрела на Флортье.
– Но рано или поздно тебе все равно придется решать, хочешь ты этого или нет.
Флортье снова закусила нижнюю губу, поставила локти на стол и подперла щеку ладонью.
– Я знаю, – пробормотала она и посмотрела в окно. Проследила глазами за повозкой, проехавшей мимо. На лице появилась грусть. – Знаю.
18
То звучно, как колокола, то фальшиво и сбивчиво звучали аккорды расстроенного фортепиано в доме на Конингсплейн. До Рождества оставалось еще несколько дней, и, когда майор и Маргарета де Йонг уезжали, Якобина занималась с детьми в малом салоне, чтобы в сочельник они удивили родителей рождественской песней.
– Ти-и-иха-ая но-очь, свя-а-атая но-очь, – пел Йерун, а Якобина скользила пальцами по клавишам и ободряюще кивала головой в такт песне. Мальчик пел с благоговением на лице, держа руки за спиной, а его глаза едва ли не стекленели от старания. – Все-о-о спи-ит во-о-окру-уг.
– И-и-ихая но-ось, вя-а-тая но-ось, – пищала Ида, ритмично дергала за свой саронг и раскачивалась из стороны в сторону. – Се-о-о пи-и-ит во-клу-ук…
Йерун замолчал и замер, открыв рот, а Ида пела дальше, довольная, что дальше следует ее любимое место, где она может пропищать высокие ноты.
– …в ни-и-ибесь-ной вы-ы-си-и-не-е!
– Йерун, что такое? – Якобина обеспокоенно посмотрела на мальчика, но он ничего не ответил; казалось, он не мог оторвать глаз от того, что увидел в открытую дверь на веранде. Не успела Якобина оглянуться, как он выбежал из салона.
