– А вы… вы тоже… – У нее не хватило смелости произнести вопрос целиком, но Ян и так его понял.
Он твердо поставил ноги на каменный пол, наклонился вперед и положил руки на колени.
– Да, – не глядя на Якобину, подтвердил он после паузы. – Мне нечем гордиться, но и упрекнуть себя я тоже не могу. Во всяком случае, на мой взгляд. – Он сцепил пальцы и потер ладонь о ладонь. – Вы же знаете, как я рос.
Якобина хорошо помнила его рассказ о своем детстве и юности – он был сыном пастора из маленькой общины под Гаагой. Там господствовал такой же холодный практицизм, как и в доме ее родителей; такая же гордость и такое же строгое требование к детям никогда не отступать от выбранного для них пути, а главное – не проявить слабость, не стать неудачником.
– А потом, – расцепив пальцы, он показал на сад, – я приехал сюда. Мне было неполных двадцать два, и я был абсолютно беспомощным в практической жизни, поскольку всю свою предыдущую жизнь провел за книгами. Сюда – из нашей чопорной и скучной страны. В эти яркие краски, в эти цветы и фрукты. В этот первозданный край, зажатый между океаном и вулканами. Лица туземцев, их язык, одежда, манера двигаться, их пища и пряности – все это мгновенно оглушило меня. Вся эта экзотика, пышность и дикость. Они так… так прекрасны. – Он провел по волосам пятерней, растопырив пальцы. – Тогда я еще втрескался по уши в Грит и не знал, что с этим делать. В довершение всего мой учитель посоветовал мне учить малайский и яванский, как делают все. В лучшей классной комнате, какую можно здесь найти, под белой москитной сеткой. – Он хрустнул пальцами. – Ее звали Сити, и она отвечала за белье. Я ни к чему ее не принуждал, просто она ясно дала мне понять, что я ей нравлюсь. Какое-то время я был на седьмом небе от счастья, но потом все прекратил. Мне казалось, что я поступаю неправильно и только беру, ничего не отдавая взамен. Еще я не хотел испытывать судьбу, боялся последствий нашей связи. А главное… – Он наморщил лоб и погладил бороду пальцами. – Главное, мне стало ясно, что я хочу заниматься этим с женщиной, которая делит со мной жизнь. Говорит на моем родном языке, который мне ближе и милее, чем малайский и яванский. С женщиной, которая понимает мою натуру и мои взгляды. – Ян говорил все тише и, наконец, прошептал: – С которой меня связывает не только физическое наслаждение, но и нечто большее.
Он вздохнул и встал; подошел к колонне, прислонился к ней спиной и сунул руки в карманы. Наклонил голову и поскреб носком ботинка каменный пол.
– Теперь вы осуждаете меня?
Якобина медлила с ответом и глоток за глотком опустошала свой бокал. Она знала про определенные физические потребности мужчин, не знакомые женщинам; знала, что такова их природа. Ее мать иногда намекала на это, хоть и очень туманно. Сетования, которыми обменивались между собой Бетье, Иоханна, Йетте и Хенни, были более конкретными и такими интимными, словно рядом с ними не было Якобины; но потом кто-нибудь из них спохватывался, что подруга еще не замужем, и они быстро меняли тему.
– Нет, я совершенно вас не осуждаю, – наконец, ответила она.
Ян шумно выдохнул.
– Какое облегчение. Дело в том, что… – Он замялся. – Ваши письма много значили для меня. – Еле слышно, под шум дождя, он добавил: – Вы, Якобина, много для меня значите.
Ее сердце радостно дрогнуло, и в то же время его откровенное признание ранило ее. И дело было не в туземной любовнице, а в том, что он питал к Маргарете де Йонг не только дружеские чувства. Как она, в общем-то, и подозревала.
– А вы знаете, – снова заговорил он, – что по китайскому календарю сейчас год водяной козы? Считается, что в такие годы особенно часто случаются засухи, а земные недра усиливают свою активность. Но пока что в этом году нас особенно не трясло, и я…
Якобина почти не слушала; у нее пересохло во рту, а на глаза навернулись слезы. Фигура Яна подернулась туманом; теперь она лишь угадывала, что он глядел то на нее, то на сад, опираясь рукой о колонну. Под ложечкой зажегся огонек и разгорелся в жаркое пламя. Ей нужна была определенность. Она хотела знать точно.
Она выплеснула в рот остатки вина и с трудом проглотила.
– Вы до сих пор к ней неравнодушны? – прошептала она и сморгнула слезы.
– К Грит? – Ян поднял брови и похлопал ладонью по колонне. – Она по-прежнему мне очень симпатична. Я восхищаюсь тем, как она со всем справляется. Ведь здешняя жизнь, светские обязанности, неизбежные для жены человека такого ранга, как Винсент, требуют много сил и времени. Да и сам он не подарок, с его темпераментом и особенностями натуры. Все очень непросто, господь свидетель. – Он прислонился плечом к колонне и выставил ногу. – Мне потребовалось какое-то время, чтобы понять, что все это была блажь глупого юнца. Прибегнув к местному фольклору, скажу, что это была влюбленность совы в луну. Мы с Грит совершенно разные, как вода и масло, и ни при каких условиях не подходим друг другу. Впрочем, долгое время она все равно нравилась мне больше всех прочих женщин здесь, на Яве. – Он снова сунул руки в карманы. – По крайней мере, до недавнего времени.
У Якобины сладко защемило сердце; она поскорее опустила глаза и прикусила нижнюю губу, чтобы не показать, как она счастлива это услышать. Когда она снова взглянула на Яна, тот смотрел на сад.
– Вы когда-нибудь стояли под тропическим ливнем? – тихо, почти мечтательно проговорил он и улыбнулся. – Ну, по-настоящему? Нарочно?
Якобина покачала головой.
– Тогда пойдемте! Нет ничего восхитительнее! – Он стал спускаться по ступенькам, но остановился на верхней, обернулся к Якобине и махнул рукой. – Ну, пойдемте! Не беспокойтесь за свое красивое платье, оно высохнет.
Нерешительно поставив бокал, Якобина встала со стула. Ее слегка пошатывало. Она остановилась перед верхней ступенькой и с сомнением выглянула из-под крыши. На ее лицо упали первые брызги, а Ян уже основательно промок.
– Пойдемте! – Не успела она опомниться, как он схватил ее за руку и потащил в сад.
Через минуту Якобина промокла до нитки. Но Ян был прав: это было восхитительное ощущение. Несмотря на мощные потоки воды, обрушивавшиеся с неба, дождь казался почти невесомым и ласковым. Еще он освежал, хоть и не был прохладным. Не то что в Европе, где в мокром платье и нижнем белье, с мокрыми волосами неуютно и тяжело, где они неприятно липнут к телу. Наоборот, тропической дождь нес с собой даже какое-то чувственное наслаждение и ощущение свободы.
Из горла Якобины вырвался возглас удовольствия. Она запрокинула голову, закрыла глаза и раскрыла рот; ее негромкий смех смешивался с дождем и смехом Яна.
Она выпрямилась, утерла рукой мокрое лицо и взглянула на Яна. Он нежно погладил ее по щеке, потом провел большим пальцем по ямке на ее подбородке.
– Вы не возражаете, если я поцелую вас? – тихо спросил он.
Якобина покачала головой. В неверном свете далеких ламп его глаза казались темными, почти черными, а капли, зацепившиеся за брови и бороду, сверкали, словно бриллианты. Какой-то момент она не знала, как ей себя вести, закрыть глаза или держать их открытыми. Не знала она, и чего Ян ждал от нее, не было ли несвежим ее дыхание. Но тут она почувствовала его губы на своих губах, и глаза закрылись сами собой. От Яна пахло табаком, сладким вином, дождем и чуточку лимонной травой мелиссой. Его губы осторожно и настойчиво накрыли ее губы; он обнял Якобину, она прижалась к нему, а дождь лился на них обоих.
