Якобина улыбнулась ей с дружеским сочувствием; Мелати ответила ей робкой и чуточку печальной улыбкой. Но прежде, чем Якобина нашла подходящие слова, голландские или малайские, Мелати опустила голову и тихонько ушла.
Якобина задумчиво вышла на веранду, на которую опустился сырой и горячий воздух августа. Обвела взглядом цветущий сад с ярко-красными, белыми, солнечными желтыми и лиловыми растениями, потом посмотрела на море. Словно лазурная фарфоровая крышка небо накрывало зеленые холмы на обоих островах; бирюзовая вода залива блестела на солнце. Йерун так любил эту воду.
Якобина обхватила плечи руками. Ей ужасно не хватало Йеруна, она до сих пор не свыклась с тем, что его больше нет. Ей часто казалось, что она вот-вот услышит его голос, что маленькая рука ляжет на ее плечо, что он доверчиво потрется щекой о ее щеку. Ей мучительно хотелось посадить его на колени, обнять, вдохнуть его запах – смесь имбиря и карамели, почувствовать тепло его тела.
Если уж она так скучала без своего воспитанника, то как же невыносимо сейчас Маргарете де Йонг, ведь Йерун был частью ее плоти, она носила его в себе девять месяцев? Шесть лет он рос, умнел, учился; шесть лет мать испытывала радость, глядя на него, мечтала о его будущем. Но вдруг его не стало, его больше нет на этом свете.
Якобина понимала, что смерть сына разбередила старые раны Маргареты: в ней ожили недоверие, даже ненависть к прежним любовницам мужа. Но она сочувствовала и Мелати, ведь та не только жила в разлуке с родным сыном, но еще и потеряла Йеруна, к которому тоже была очень привязана. Возможно, было бы лучше для всех, если бы Мелати вернулась в Батавию, в свой кампонг, к сыну Ягату – с небольшой суммой денег или даже с рекомендательным письмом.
Якобина спустилась по ступенькам, прошла немного по песку и остановилась, уловив краем глаза какое-то движение.
Неподалеку, под песчаным откосом, сидел майор – в рубашке и светлых брюках. Бейеринк предоставил ему несколько дней отпуска. Потом майор снова наденет свой мундир и отправится в рейд по джунглям и вдоль побережья; конечно, это поможет ему хоть на какое-то время отвлечься от своего горя. Упираясь локтями о колени, он тер глаза бугром ладони, а его плечи содрогались от рыданий. Якобине стало неловко, что она оказалась невольной свидетельницей уязвимости этого грубого, необузданного мужчины, и она тихонько попятилась.
Он резко повернул к ней голову, его яркие голубые глаза были мокрыми от слез. Суровое лицо застыло в маске горя. Видно было, как сильно он страдал.
Якобина помедлила, потом осторожно подошла ближе, ожидая, что он отвернется или даст понять как-нибудь еще, что не хочет, чтобы она его видела. Но он не пошевелился и просто смотрел на нее с мольбой, почти беспомощно. Лишь когда она села рядом с ним на песок и поправила свой саронг, он снова устремил взгляд на волны, с тихим шорохом набегавшие на берег.
– На войне я видел столько смертей, – заговорил он через некоторое время с дрожью в голосе. – Жутких смертей, таких, что даже представить себе трудно. Но страшнее всего видеть, как умирает твой ребенок. Терять его. – Он снова закрыл глаза ладонями и всхлипнул. – Моего мальчика. Мне так плохо без него. – Его плечи вздрогнули, по щекам потекли слезы, закапали с подбородка.
Нерешительным жестом Якобина положила руку на его плечо и с жалостью почувствовала, как сотрясается от боли его тело. Он убрал с лица пальцы и ухватился за руку Якобины, словно за соломинку последней надежды.
Она съежилась, когда он обнял ее и прижал к себе, но все же погладила его по руке, желая утешить. А он впился пальцами ей в спину и рыдал, сотрясаясь всем телом, прижавшись мокрой от слез щекой к ее щеке. Она не сразу поняла, в чем дело, и не успела отпрянуть, как он поцеловал ее в губы. Не ласково и нежно, как целовал ее Ян. Поцелуи Винсента де Йонг были грубые, настойчивые и в то же время пьянящие. Его властные губы, его язык, который искал и нашел ее язык, затуманили ее рассудок горячим желанием, затмившим здравый смысл.
– Ты нужна мне, Якобина, – бормотал он возле ее губ. – Я очень хочу тебя.
От его рук, которые распустили ее волосы, гладили лицо и плечи, обнимали за талию, по всему телу летели огненные искры. Его руки раскрыли дверь для незнакомой Якобине страсти, которая затягивала ее будто воронка.
Лишь когда он навалился на нее всем своим массивным телом и опрокинул на песок, она опомнилась.
– Нет! – воскликнула она, все еще оглушенная страстью. – Нет! Прекратите!
Якобина била руками в его ребра, отталкивая его, ее грудная клетка с трудом набрала воздух под его тяжестью. Она уперлась пятками в песок, чтобы выбраться из-под него. В это время он раздвинул коленями ее ляжки, и возбужденный член уткнулся ей в низ живота.
– Я хочу тебя, – хрипло бормотал он, кусая ее шею. – Я ужасно хочу тебя.
Его руки мяли ее плечи; тонкая ткань кебайи с треском разорвалась. Майор припал губами к ее ключице, потом стал осыпать поцелуями ее груди.
– Нет! Не надо! – Якобина шипела, кричала, извивалась, била пятками по его ногам, но вырваться не могла.
Майор ухватился за подол саронга и с силой рванул его. Ткань затрещала и лопнула, а его пальцы уже искали пояс ее панталон.
– Нет! – всхлипывала она. – Пожалуйста, не надо!
Тяжело дыша, он замер и уставился куда-то за Якобину. Она запрокинула голову, опираясь о мягкий песок, и ее глаза встретились с холодными синими глазами Маргареты де Йонг.
Она просто стояла у подножья лестницы, но ее окаменевшая поза была единственным упреком. Потом госпожа де Йонг повернулась и стала подниматься по ступенькам.
Крякнув, майор скатился с Якобины на песок, прислонился спиной к песчаному откосу и провел ладонью по волосам. Вся дрожа, Якобина отползла от него, вскочила на ноги и на ватных ногах стала подниматься по лестнице.
– Госпожа де Йонг! – крикнула она, вбегая в дом. Распущенные волосы развевались за ее спиной; одной рукой она придерживала разорванную кебайю, другой – саронг. – Госпожа де Йонг! – Она догнала ее в коридоре, но госпожа де Йонг даже не посмотрела в ее сторону.
– Мне нечего вам сказать, фройляйн ван дер Беек, – сухо обронила она и удалилась в свою спальню. Резко щелкнула задвижка.
Несколько мгновений Якобина стояла, захлестнутая ужасом, стыдом и ощущением вины, затем проскользнула в свою комнату.
Потом она долго сидела на кровати и смотрела в открытое окно на сад. Каскады цветов и зеленых листьев ненадолго окрасились багровыми лучами заката, но вскоре потемнели и в наступающих сумерках утратили свои очертания и краски. Доносившиеся из дома звуки скользили мимо ее сознания – стрекотанье Энды, Рату и Нингси, бас майора, тихий голос его жены и иногда плач Иды. Потом наступила ночь, оживленная, беспокойная ночь на Суматре.
Конечно, наивно было рассчитывать, что скорбь от потери сына укротила майора. Никто не способен укротить тигра, а она, как неразумный, любопытный ребенок, принимающий тигра за большую кошку, протянула к нему свои руки – и получила за это. Не нужно ей было оставаться в этом доме, ведь она давно собиралась уехать. Нужно было послушаться своего внутреннего голоса, который давно твердил ей об этом. Здесь для нее больше не было места.
