Колесики в моей голове защелкали. Сегретто. Яма. Сегретто сидит в какой-то Яме. Там дети. Но с другой стороны — Сегретто называют детоубийцей. Маньяк, что ли? Похищает детей — пытает, убивает? Или сдает их Прежним, как барон Урхолио? Чертов Йорик не рассказал подробностей. Но я все равно не собираюсь осуществлять заказ. Я не конченая тварь, которая убивает за бабло направо и налево, старый Джорек — сдох. Теперь есть новый Джорек — малость грязный, но почти святой. И я, черт подери, докажу это! Словами, поступками и всем, чем можно. Я сломлю клятву креал-вэй-марраггота. Не знаю как. Но — сломлю. Если, конечно, генерал не надумает положить мою рыжую голову под топор.
— Кхм… Ты, Кларенс… Ты мне понравился. Пожалуй, я спасу сейчас твою шкуру и возьму с нами. Только не говори со своим дурацким акцентом — «карашо».
— Хорошо.
— «Кфарашьо» тоже не говори, ха-ха-ха!
— Хорошо.
— Упорный, да? За месяц станешь моим десятником, если глейв не поглотит нас раньше. Ты воевал? Ты развитый малый, я вижу. В седле держишься твердо? Ну, что умолк, пузыри из носа? Радуйся, попал к хорошим людям! Только не говори — «я сокласхен»!
Да нет у меня пузырей… пока. Хотя самочувствие, прямо скажем, хреновастенькое.
Я молча пожал плечами. В солдаты — так в солдаты. Сбежать всегда успею. Главная на теперешний момент задача — спасти свою шкуру. И, черт, я только сейчас, с подачи генерала, отчетливо заметил, что говорю с акцентом. С неслабым таким, скажем, как армянин на русском. Раньше как-то не отдавал себе в этом отчета — восточный аквилон Джорека казался естественным и не резал слух. Блин, как же он с такой приметной внешностью, с акцентом этим растреклятым, умудряется убивать людей? Убийца — профессия, все же, тихушная. Если постоянно будешь вламываться к жертвам с гиком и свистом — рано или поздно тебя самого устранят.
Болгат вдруг повел головой, нос-картофелина сипло втянул воздух.
— Джентро, Вако, туман густеет, или мне это кажется?
— Густеет, — подтвердил Джентро.
— Истинно, — добавила Вако — крупная дама не первой свежести. На передней луке ее седла лежал готовый к бою топор с длинным клевцом на обухе. Во как. В Корналии процветает гендерное равенство? Или в солдаты берут только вот таких, не шибко красивых женщин? Но, по-моему, разгадка в другом: с профессиональными бойцами у генерала напряженка.
— Кхм… Где эти дристуны? Где повозка?
Туман вдруг обжег холодом. Скверная мелкая дрожь поднималась от ног к самому горлу, наваливалась слабость, от запахов тлена и лошадиного пота начинало мутить.
Болгат метнул на меня взгляд, прицокнул языком:
— Знобит? Ты в тумане, конечно, куковал долго…
— Сегодня… туман захлестнул, когда вызволял… недомерка.
— Выходит, рыжий, ты нахлебался под завязку. Кровь переполнилась глейвом, теперь он расползается по твоим органам. По всему, кхм, телу. Скоро начнется превращение, и станешь ты как тот живоглот…
У меня подогнулись колени. Не будь рядом столько свидетелей, я бы, пожалуй, тупо заорал в истерике. Слишком много всего за один день, а теперь еще и это!
Я через силу выпрямился, вскинул голову: пространство за лошадиными крупами уже налилось чернотой. Проклятый туман оседал на доспехах мириадами сверкающих капелек, а каждый фонарь окутал сияющим ореолом, который вытягивался огненным шлейфом, если фонарем двигали.
— Глейв — это… что? Яд?
Болгат рассыпался коротким смешком:
— Не совсем. Брат Архей тебе пояснит. Суб… как там, Крейн?
— Субстанция, — сказал Архей мрачно.
— Во, субстунанция. Рыжий, маги тебя вылечат в городе. Не боись, трудней гонорею лечить. А ты и правда… издалека, раз не слышал о Сумрачье.
— Глейв — дыхание чужого мира, — сказал брат Архей. — Прядильщик перекачивает его к нам. Отравление вызывает… превращение.
Твою же дивизию!
Я-Тиха со свистом втянул ядовитый воздух. Йорик ошибся — глейв сломил даже регенерацию Джорека. И теперь… Трясущейся рукой я указал на живоглота.
— В… в это? Вот в это я могу превратиться?
Архей развел руками, затем спрятал мечевидный кристалл обратно в суму.
— В сущность. Они разные. Мы не знаем, в кого именно превратится отравленный глейвом человек, если его не лечить. В илота. В лярву. В креву. Или вот в такого живоглота. Кое-кто превращается в фантомов. Или… в Авриса Сегретто. Но в любом случае, такой человек перестанет быть человеком и потеряет свою душу.
В глазах у меня начало мутиться от ужаса. Сбоку презрительно рассмеялся Рикет Проныра.
— Сегретто! Хо! Да вы даже не видели его ни единого раза, а уже говорите! Вы, жалкие трусливые душонки, что не могут одолеть Чрево уже третий год, вы не видели его в лицо, вы не говорили с ним, а смеете выдвигать суждения! Вы, дурачье, которое ненавидит иных! Вы, чертовы тупицы! Трусливые, сонные тетери! Вы только твердите про дыхание преисподней, про потерянные души, вы ненавидите Сегретто и его детей, но ни разу — ни разу не попытались понять! — Он надвинулся на сидящего Архея, готовый, мне так показалось, вцепиться в его лицо острыми ногтями. — Они несут свет нового мира! А вы, старые трухлявые мрази…
Архей вскрикнул, откинулся назад, выставив руки. Коротышка безумно хихикнул, сделал шаг навстречу. Я смотрел молча, оцепенение взяло в клещи, ужас колыхался в груди.
Тонкогубый рот генерала стянулся в узкую щель. Набычившись, он двинул коня на маленького вора, но в этот миг застучали копыта, и к генералу подлетел Рейф. В одной его руке был меч с искривленным клинком, в другой — большой круглый щит, кожаную обтяжку которого словно ободрала исполинская рука. Стальной умбон в центре щита лишился пики, его смяли, как бумажный шарик. Нагрудник был тоже во вмятинах, щедро забрызганных желтыми пятнами. Тканевая повязка исчезла, обнажив каверну, начисто лишенную век.
— Едут! — проговорил орк, задыхаясь. Во рту мелькнули острые зубы. Подобрав поводья, Рейф удерживал коня, который рвался то ли в бой, то ли прочь из этого жуткого места. — Но плохо дело… Подоспели мы вовремя, илоты и лярвы их обсели, рвались до коней. Лайша и Мори они убили, мы не успели… вовремя. И, Йон, я видел фантома.
Болгат выругался смачно, как портовый грузчик. Дернул за ворот кирасы, будто хотел ослабить ее тяжесть.
— Ты уверен? Точно?
Рейф подвесил щит к седлу и не без иронии тронул пустую глазницу:
— Даже одним глазом я вижу лучше, чем люди двумя. Я ведь говорю с тобой и жив, верно? Этот мандрук болтался в сторонке, он, знаешь, смотрел, как они обычно глядят. Мы уж думали — нам кранты, ан нет, глядим — уплывает. А за ним потянулись и прочие выродки. Вот так.
Авэрасса торр!
