Орнела смотрела на меня неподвижными глазами.
Я не нашел ничего лучшего, чем выложить ей свою историю — сжато, емко, смешными глупыми, чуть высокопарными фразами.
Она не поверила, да я и сам бы не поверил.
Я заговорил на своем родном языке. По-русски. Она слушала, хмурила брови, все еще пребывая в прострации. Я вдруг подумал вот что: Джорек ведь и тогда, в первый раз, ее вожделел, и не только, нет, не только. Он, если я правильно ориентируюсь в ощущениях ушастого, не убил специально. Что-то шевельнулось в его душе, и оно, это что-то, остановило его руку. Брата прикончил, Орнелу — не смог. Может быть потому, что она была похожа на ту его единственную настоящую любовь, которую он загрыз, в первый раз неумело и спонтанно приняв облик. Такие вот непростые дела… Мне где-то даже было жаль Лиса.
Коридор окончился тупиком. Я пошарил рукой, нащупал едва выступающий кирпич и нажал. Замок простой, справится и ребенок. Панель ушла в сторону, и я ступил под своды крытой галереи. В обе стороны — пусто. Сумерки разрежены светом луны.
За галереей я увидел открытую веранду с балюстрадой.
Часть дворца выходит на набережную, где королевские пристани…
Благодарю, ушастый. Теперь мне нужно отыскать лестницу, что ведет к пристаням. И барку под названием «Стриж». Я выбрался на веранду. Орнела казалась мне невесомой.
Полнолуние снова зажгло в моем сердце пожар.
Я прошел пять шагов и замер.
По лестнице, ведущей на пристани, поднимался Душегуб.
Он соткался из вечернего тумана у начала лестницы — тот самый адов пес, встреченный мною на мертвом хуторе. Пучеглазый, костомордый, с когтями-крючьями и диким смрадом преисподней. В тот раз его вонь перебил и исказил запах глейва.
Орнела не видела Душегуба, но все поняла по моему взгляду. Я положил ее на плиты веранды, медленно извлек меч.
Но…
Душегуб прыгнул, размазавшись в полете, ударил когтями в мою грудь, пробил сердце.
Оказывается, он тоже умел ускоряться. Я отлетел к колонне, впечатался в нее спиной, слыша хруст собственных костей. Меч выпал из руки. Пробитое сердце екало и трепетало.
Душегуб навис, ударил лапой по лицу. Я покатился по плитам веранды. Он преследовал меня — бил лапой, ломая кости, пробивая плоть. Я не мог закрыться, просто не успевал что-либо сделать!
А он был силен — дьявольски, безумно!
Орнела что-то вскрикнула и смолкла.
Спящий, оставит ли демон ее в живых, после того как покончит со мной?
Нет, нет, я не могу допустить еще одной неправедной смерти!
В моей груди вспыхнул неутолимый огонь. Дикое стихийное пламя пожара.
Я завыл. Вернее, попытался это сделать своими пробитыми легкими.
Огонь в груди распространился на все мое существо.
Душегуб подкатил меня к балюстраде, за которой начиналась пристань, поддел когтистой лапой под ребра, поднял, смерил равнодушным взглядом выпученных буркал и швырнул вниз.
Вниз.
Вниз…
Я перевернулся в полете лицом к луне, открыл рот, глаза, впитывая лунный свет каждой клеткой своего изувеченного тела.
Перед тем как упасть на камни, я принял облик. Мгновенно. Быстрее, чем когда-либо раньше.
С камней поднялось существо. Огромное, рыжее, как пламя, остроухое. С клыкастой пастью. И абсолютно здоровое.
Демон приземлился рядом — но я был готов и встретил удар когтистой лапы своей лапой, когти которой напоминали кинжалы. Кольцо, понуждающее меня к рабству, превратилось в браслет, сверкающий на запястье. Я ударил Душегуба мордой, впился в костяное горло, ощутил, как под моим клыками крошатся адовы кости.
На вкус Душегуб был мерзок.
Он затрепыхался, но я держал за горло крепко, как терьер, усиливая давление челюстей, пока не перегрыз позвонки. Тогда я отпустил демона, и он пополз, волоча голову на полосках кожи. Глаза были направлены на меня.
Я прыгнул сверху и ударами когтей оторвал голову, спровадил ее в реку. Затем принялся отхаркиваться, выплевывая осколки костей и мерзко воняющий ихор.
Тело Душегуба содрогалось от конвульсий. Из обрубка шеи сочилась черная кровь. Лапы подергивались — Душегуб полз ко мне, даже без головы пытаясь атаковать, но внезапно застыл. Костистое тело на глазах стало прозрачным и растаяло. Тварь ушла из нашего мира. Навсегда ли?
Я подбежал к краю пристани, заглянул в зеркало воды, освещенное луной. Вытянутая рыжая морда, гротескный то ли лис, то ли волк, с кинжальными верхними клыками, большущим носом, огромными глазами. Я поймал собственный взгляд и отпрянул.
Нельзя долго оставаться в облике. Возвращайся!
Орнела бежала по лестнице, что-то крича.
Усилием воли я погасил в груди пламя. С камней я поднялся уже человеком. Обнаженным, разумеется. Пришлось закрыться руками.
* * *
— Капитан Джерико? Капитан Джерико? — Я выглядел вполне импозантно, обмотав чресла кожаной курткой Орнелы. На носу «Стрижа» засветился огонек. Мы были спасены.
42
— За мыском — аккурат Вермор, — сказал капитан Джерико, сплюнув за борт. — Средоточие морской торговли, а также речной, а также обычной. — Он указал на покатый скальный выступ километрах в пяти по курсу. На его вершине громоздился храм Спящему — за время путешествия по реке я уже научился опознавать храмы по острым башням. Лодок, тягловых барж и прочих речных посудин за ночь на Тилуанне порядком прибавилось. Вермор, не затронутый Сумрачьем, был знатной торговой базой.
«Стрижа» неторопливо гнал вперед легкий утренний ветер. Матросы только просыпались, готовились взяться за весла. Последний участок пути будет пройден быстро.
Внезапно лицо капитана исказилось, он нашарил у бедра арбалет.
— Глянь сбоку, облом. Только не вспугни.
На дрейфующем комке водорослей метрах в десяти от «Стрижа» сидела огромная жаба, перевитая пульсирующими трубками-венами. Цвет жабы снизу был зеленовато-тошнотный, а сверху — болезненно-красный, отражал солнышко, по бокам же она отливала речной синевой. Пасть, как и полагается созданиям глейва, была немаленькая, острые полупрозрачные зубы выпирали. Жаба грелась, дремала, течение поворачивало ее к нам то мордой, то боком, и вместе с этим движением цвет частей ее тела менялся. Плеск воды, разрезаемой носом «Стрижа», не тревожил ее.
— Вот она, химера, облом, — буркнул Джерико, снаряжая арбалет стальным дротиком. Подвигав рычажком, он взвел арбалет и направил его на порождение глейва, придерживая второй рукой за ложе. — Меняет окраску, в воде незаметна. Рыбу жрет как не в себя.
Раздался резкий щелчок, и дротик впился жабе в глаз. По конвульсиям, пронзившим тело, я понял, что острие добралось до мозга. Слава Спящему — мозги у морфированных тварей оставались на своих местах, правда, как и все, искажались.
