Огни пожаров уже гасли, прибитые дождем или потушенные датчанами, которые сейчас обыскивали дома и церкви. Я держался самых узких переулков, бесшумно шагая мимо кузни, мимо лавки кожевенника, мимо места, где продавали горшки. Наши сапоги похрустывали по глиняным черепкам.
Какого-то молодого датчанина тошнило у входа в переулок; он сказал мне, что Гутрум находится в королевской резиденции и что ночью там будет пир. Потом он выпрямился, задыхаясь. Парню было слишком плохо, чтобы его заинтересовала красота Исеулт.
Повсюду в домах причитали и всхлипывали женщины, и это злило Леофрика, но я велел ему помалкивать. Мы вдвоем не могли освободить Сиппанхамм, да и к тому же война есть война: если бы мир вдруг перевернулся вверх тормашками и армия восточных саксов взяла какой-нибудь датский город, из домов неслись бы точно такие же звуки. Однако, услышав это мое замечание, Леофрик угрюмо сказал:
– Альфред бы такого не позволил.
– Можно подумать, что воинов его запрет остановил бы, – ответил я. – Ты и сам, между прочим, творил подобное.
Я хотел разузнать новости, но никто из датчан на улице уже не вязал лыка. Они пришли из Глевекестра, выступив задолго до рассвета, взяли Сиппанхамм и теперь жаждали получить все развлечения, какие только есть в городе. Большая церковь сгорела, но люди рыскали среди дымящихся углей, выискивая серебро. Нам больше некуда было пойти, поэтому мы взобрались на холм, к таверне «Коростель», где обычно пили, и нашли там Энфлэд, рыжеволосую шлюху, которую удерживали на столе два молодых датчанина, в то время как трое других – всем им было от силы лет семнадцать-восемнадцать – по очереди насиловали ее. Еще около дюжины датчан достаточно мирно выпивали рядом, не обращая внимания на происходящее.
– Если ты тоже хочешь ее, – сказал мне один из молодых людей, – тебе придется подождать.
– Я хочу получить ее немедленно, – ответил я.
– Тогда можешь прыгнуть в нужник, – заявил он.
Я посмотрел на датчанина повнимательней: пьяный, с редкой бороденкой и какими-то безумными глазами.
– Можешь прыгнуть в нужник, – повторил он. Ему явно понравилась собственная острота, потом показал на Исеулт: – А когда ты утонешь, я ее заберу.
Я ударил наглеца, сломав нос и забрызгав его лицо кровью, а когда он задохнулся, сильно пнул его промеж ног.
Датчанин упал, скуля, а я ударил второго в живот, в то время как Леофрик выплеснул накопившуюся за целый день злость, неистово набросившись на третьего. Те двое, что держали Энфлэд, повернулись к нам, и один из них завизжал, когда женщина схватила его за волосы и вонзила ногти ему в глаза.
Противник Леофрика уже лежал на полу, и мой друг наступил парню на горло, а я бил своего до тех пор, пока не загнал его к двери, а потом ударил еще одного по ребрам, а третьему сломал челюсть. После чего вернулся к типу, грозившему изнасиловать Исеулт, вырвал серебряное кольцо у него из уха, снял другое с руки и забрал его позвякивающий монетами кошелек. Я высыпал серебро на колени Энфлэд, пару раз пнул стонущего датчанина между ног и выволок его на улицу.
– Иди и прыгни в нужник, – сказал я ему и захлопнул дверь.
Остальные датчане, все еще выпивавшие в дальнем конце таверны, с интересом наблюдали за дракой и теперь насмешливо поаплодировали нам.
– Ублюдки, – сказала Энфлэд, явно имея в виду тех, кого мы прогнали. – У меня все адски болит. Что вы двое тут делаете?
– Имей в виду, что они считают нас датчанами, – шепнул я.
– Мы очень голодные, – заявил Леофрик.
– Эти почти все забрали, – сказала Энфлэд, мотнув головой в сторону компании за столом. – Но может, что-нибудь осталось в кладовой.
Она завязала пояс платья и сказала:
– Эдвулф мертв.
Эдвулф был хозяином таверны.
– И спасибо, что помогли мне, вы, бесхребетные ублюдки! – Это она прокричала датчанам, которые не поняли ее и только посмеялись.
Потом Энфлэд хотела пойти в кладовую, чтобы поискать для нас еды, но один из мужчин поднял руку, чтобы ее остановить.
– Куда ты? – спросил он по-датски.
– Женщина идет по своим делам, – вмешался я.
– Я хочу эля, – ответил он. – А ты кто такой?
– Я тот, кто перережет тебе горло, если ты помешаешь ей принести нам еды.
– Тише, тише! – сказал человек постарше и, нахмурившись, посмотрел на меня. – Я тебя знаю?
– Я был с Гутрумом в Редингуме, – сказал я, – и у Верхама.
– Ну-ну. На этот раз ему повезло больше, а?
– Это верно, – согласился я.
Он указал на Исеулт:
– Твоя?
– Не продается.
– Я просто спросил, друг, просто спросил.
Энфлэд тем временем принесла черствый хлеб, бекон, сморщенные яблоки и твердый, как камень, сыр, в котором извивались красные черви. Датчанин постарше поставил на наш стол горшок эля, очевидно, в качестве мирного подношения, и, поговорив с ним, я немного узнал о том, что происходит.
Гутрум привел около тысячи человек, чтобы напасть на Сиппанхамм. Сам он находился теперь в доме Альфреда и собирался оставить в Сиппанхамме половину своих людей, в качестве здешнего гарнизона, в то время как остальные хотели утром отправиться дальше, на юг или на запад.
– Пусть себе эти ублюдки бегут, а? – сказал этот человек. Потом нахмурился, глядя на Леофрика. – Твой друг не очень-то разговорчив.
– Он немой, – пояснил я.
– Я знавал человека, у которого была немая жена. Вот был счастливчик.
Он с завистью посмотрел на мои браслеты.
– Ну и кому же ты служишь?
– Свейну Белой Лошади.
– Свейну? Он был у Редингума? Или у Верхама?
– Он сражался в Дифлине, – сказал я, – но в ту пору я был с Рагнаром Старшим.
– А, Рагнар! Вот бедняга!
– Полагаю, его сын теперь мертв? – спросил я.
– А как же иначе? Да уж, не повезло заложникам. – Подумав мгновение, он снова нахмурился: – А что Свейн тут делает? Я думал, он идет морем?
– Так и есть, – ответил я, – мы здесь для того, чтобы поговорить с Гутрумом.
– Свейн послал немого на переговоры с Гутрумом?
– Он послал меня, а я прихватил его, – указал я большим пальцем на мрачного Леофрика, – чтобы убивать людей, которые задают слишком много вопросов.
– Хорошо, хорошо! – Датчанин примирительно поднял руки в ответ на такое проявление воинственности.
Мы переночевали на чердаке конюшни, согревшись в соломе, и ушли перед рассветом. В то утро пятьдесят восточных саксов могли бы запросто отбить Сиппанхамм, потому что датчане были пьяны и спали, позабыв обо всем на свете.
