Я скользил вокруг двора, продолжая вглядываться в лица.
– Всего шесть пенни, – предложил кто-то у меня за спиной.
Повернувшись, я увидел возле одной из дюжины одинаковых маленьких дверей, расположенных с равными промежутками в выбеленной стене, ухмыляющегося человека.
– За что шесть пенни? – озадаченно переспросил я.
– Это дешево! – заверил он и, толкнув створку двери, пригласил меня заглянуть внутрь.
Я заглянул.
Крошечную комнатку, должно быть раньше служившую монашеской кельей, освещала сальная свеча. Внутри стояла низкая кровать, на которой лежала голая женщина, наполовину скрытая под снявшим штаны мужчиной.
– Он быстро, – сказал пригласивший меня человек.
Я покачал головой и двинулся прочь.
– Раньше она была здесь монахиней, – продолжал расхваливать свой товар датчанин. – Совсем молодая, из приличной семьи. И хорошенькая. Обычно визжит, как свинья.
– Нет, – ответил я.
– Четыре пенни? Она не будет сопротивляться. Сейчас уже не будет.
Я пошел дальше, убедившись, что зря трачу время. Вряд ли Альфред здесь.
«Скорее всего, – мрачно подумал я, – этот глупец поперся к себе домой».
Я размышлял, не будет ли безрассудством и мне отправиться туда же, но мысль о мести Гутрума отпугнула меня.
А во дворе тем временем начался новый бой. Теперешний противник Стеапы низко пригибался, пытаясь полоснуть врага по ногам и повалить на землю, но сакс легко отражал удары.
Я скользнул мимо людей, державших цепь, и увидел слева еще одну комнату – большую, возможно, бывшую трапезную монахинь. Мое внимание привлек блеск золота в свете полупогасшего огня, и я вошел внутрь.
Но оказалось, что это блестел не металл, а позолота на раме небольшой арфы, на которую наступили с такой силой, что она сломалась. Я огляделся по сторонам, всматриваясь в тени, и увидел человека, лежащего ничком в дальнем углу. Я подошел к нему и узнал Альфреда.
Король был почти без сознания, но жив и, насколько я мог судить, не ранен, а только сильно оглушен.
Я подтащил его к стене и усадил. На нем не было ни плаща, ни сапог.
Оставив Альфреда, я вернулся в церковь и нашел там пьяного, к которому сумел войти в доверие. Я помог ему встать, обнял за плечи и убедил, что веду его в постель, после чего вывел через заднюю дверь во двор перед сортиром монастыря, три раза ударил в живот, дважды – в лицо, снял с него плащ с капюшоном и сапоги и отнес все это Альфреду.
Король уже пришел в себя и без удивления смотрел на меня, потирая подбородок. Его лицо украшали синяки.
– Им не понравилось, как я играл, – сказал он.
– Потому что датчане любят хорошую музыку, – ответил я. – Надень вот это.
Я бросил рядом с ним сапоги, накинул на него плащ и заставил натянуть капюшон так, чтобы тот прикрыл лицо.
– Тебе никак жить надоело? – сердито спросил я.
– Мне надоело пребывать в неведении относительно моих врагов, – ответил он.
– Я уже все разузнал для тебя. Их примерно две тысячи.
– Я так и думал. – Он поморщился. – В чем это вымазан плащ?
– В блевотине датчанина.
Король содрогнулся.
– Они напали на меня втроем. – В его голосе звучало удивление. – Пинали и колотили меня.
– Я же объяснил: датчане любят хорошую музыку! – Я помог ему встать. – Тебе еще повезло, что они тебя не убили.
– Они думали, что я тоже датчанин, – ответил Альфред и сплюнул кровь из распухшей нижней губы.
– Неужели были настолько пьяны? – изумился я. – Ты ведь даже толком не говоришь на их языке.
– Я прикинулся немым музыкантом. – Король скорчил мне гримасу, а потом ухмыльнулся окровавленными губами, гордый своей хитростью.
Я не улыбнулся в ответ, и он вздохнул.
– Датчане и впрямь были очень пьяны, но я хотел выяснить, каковы их настроения, Утред. Уверены ли они в себе? Готовы ли к атаке? – Он помедлил, чтобы вытереть кровь с губ. – Я мог выяснить все это, только если бы сам на них взглянул. Ты видел Стеапу?
– Да.
– Я хочу забрать его с собой.
– Мой господин, да ты глупец! – не сдержавшись, воскликнул я. – Стеапа закован в цепи! И его сторожат полдюжины датчан!
– Даниил был в львином логове, но спасся. Святой Павел попал в темницу, однако Бог освободил его.
– Тогда пусть Бог и присмотрит за Стеапой, – ответил я. – А ты вернешься со мной на мельницу! И немедленно!
Альберт согнулся и напряженно произнес:
– Они ударили меня в живот.
«А еще, – подумал я, – завтра у тебя расцветет шикарный фингал под глазом».
Альфред вздрогнул, услышав прозвучавшие во дворе оглушительные радостные вопли, и я понял, что Стеапа либо погиб, либо уложил очередного противника.
– Я хочу увидеть свой дом, – упрямо сказал Альфред.
– Зачем?
– Потому что это мой дом, неужели не ясно? Ты можешь пойти со мной или остаться, как пожелаешь.
– Но там Гутрум! Ты хочешь, чтобы тебя узнали и убили?
– Гутрум будет внутри, а я собираюсь только посмотреть на дом снаружи.
Его нельзя было отговорить, поэтому я провел короля через двор на улицу, прикидывая, не лучше ли просто связать его и унести. Но Альфред был в таком упрямом настроении, что, вероятно, начал бы бороться – и кричал бы до тех пор, пока не явились бы люди, чтобы посмотреть, что тут за шум.
– Интересно, что случилось с монахинями? – спросил король, когда мы покинули монастырь.
– Одна из них вон там ублажает датчан всего за несколько пенни, – ответил я.
– О всемилостивый Господь! – Альфред перекрестился и повернул обратно.
Догадавшись, что он решил спасти эту женщину, я решительно потащил его вперед.
– Это безумие! – запротестовал я.
– Пойми, Утред, иначе нельзя, – спокойно ответил Альфред и остановился, чтобы прочесть мне проповедь. – Во что сейчас верит Уэссекс? Мои подданные считают, что я побежден, думают, будто датчане победили, и смирились с тем, что весной здесь появятся новые захватчики. Поэтому людям следует объяснить, что все обстоит иначе. Они должны узнать, что король жив, что он ходит среди врагов и дурачит их.
– Что ему хорошенько расквасили нос и поставили фингал под глазом, – добавил я.
– Это мы от них скроем, – улыбнулся Альфред, – и ты не расскажешь народу о той бессовестной женщине, которая отшлепала меня угрем. Мы должны даровать людям надежду, Утред, и весной эта надежда расцветет и подарит нам победу. Вспомни Боэция, Утред, вспомни его! Никогда не оставляй надежды.
