– «С Божьей помощью мы будем действовать храбро, – перевел для меня отец Пирлиг, – и Господь повергнет наших врагов». Благословенная мысль для такого прекрасного утра, лорд Утред!
– Датчане тоже читают молитвы, святой отец.
– Но весь вопрос в том, какому богу, а? Скажи-ка, какой смысл кричать, обращаясь к глухому?
Он натянул узду, остановив лошадь на вершине холма, и уставился на север.
– Там и мышь не шелохнется, – сказал он.
– Датчане наблюдают за нами, – ответил я. – Мы не видим их, но они видят нас.
Если датчане и вправду за нами наблюдали, они могли видеть триста пятьдесят человек Альфреда, ехавших верхом или шагавших пешком от болота, а за ними на расстоянии – еще пять или шесть сотен воинов: фирд восточной части Суморсэта; раньше он стоял лагерем к югу от болота, а теперь маршировал, чтобы присоединиться к нашей небольшой колонне. Большинство людей, направлявшихся сейчас с Этелингаэга, были настоящими воинами, обученными стоять в «стене щитов», но с нами шли также пятьдесят жителей болотных деревень. Нам бы очень пригодился Эофер, тот верзила лучник, однако он не мог сражаться без своей племянницы, которая говорила бы ему, что надо делать. Но не брать же ребенка на войну, поэтому Эофера пришлось оставить дома.
За колонной следовало много женщин и детей, но свою собственную семью Альфред отослал на юг, в Скиребурнан, под охраной сорока воинов. Мы едва ли могли себе позволить выделить столько людей, но никто не рискнул оспаривать королевскую волю. Эльсвит должна была ждать в Скиребурнане и, если придут вести о том, что ее муж побежден и датчане восторжествовали, бежать с детьми на южное побережье и найти там корабль, который отвезет их во Франкию. Ей было велено также взять с собой столько книг, сколько удастся найти в Скиребурнане, потому что Альфред рассудил, что датчане сожгут в Уэссексе все книги. Эльсвит предстояло спасти Евангелие, жизнеописания святых и Отцов Церкви, исторические и философские сочинения и, таким образом, воспитать своего сына Эдуарда королем в изгнании.
Исеулт была с армией, она шла пешком вместе с Хильдой и Энфлэд. Последняя огорчила Эльсвит, настояв на том, что последует за Леофриком. Женщины вели под уздцы лошадей, на которых были навьючены щиты, продовольствие и запасные копья. Почти каждая женщина имела какое-нибудь оружие, даже Хильда, монахиня, хотела отомстить датчанам, которые над ней надругались, и несла длинный нож с узким лезвием.
– Бог да поможет датчанам, – сказал отец Пирлиг, когда увидел собравшихся женщин, – если эта компания до них доберется.
Теперь мы с ним труси́ли на восток.
Я приказал всадникам окружить колонну, и они поднимались на каждый хребет – так, чтобы все время держать друг друга в поле зрения. Они готовы были подать сигнал, если заметят врага, но врагов пока не было видно. Мы двигались пешком и верхо́м под весенним небом, по яркой от цветов земле, и священники с монахами не прерывали пения, а иногда позади них кто-нибудь из числа людей, следовавших за двумя знаменосцами Альфреда, затягивал боевую песнь.
Отец Пирлиг отбил такт очередной такой песни и широко ухмыльнулся:
– Думаю, Исеулт частенько поет тебе, так?
– Так.
– Мы, бритты, любим песни! Мне следовало бы научить ее каким-нибудь гимнам.
Увидев, как я нахмурился, он засмеялся:
– Не беспокойся, Утред, Исеулт не христианка.
– Вот как? – удивленно спросил я.
– Ну, она христианка, но только в данную минуту. Мне жаль, что ты не пришел на ее крещение. Вода была такой холодной! Я прямо весь продрог!
– Ты сам крестил Исеулт, но при этом утверждаешь, что она не христианка?
– Она христианка и в то же время нет, – с ухмылкой ответил Пирлиг. – Видишь ли, сейчас Исеулт христианка, потому что она среди христиан. Но она по-прежнему королева теней и никогда об этом не забудет.
– Неужели ты веришь в существование таких королев?
– Конечно верю! Всеблагой Боже, парень! Да ведь Исеулт – одна из них! – Пирлиг перекрестился.
– Брат Ассер называл ее колдуньей, – сказал я, – ведьмой.
– А как же иначе? Он ведь монах! Монахи не женятся. Брата Ассера страшат женщины, если только они не кошмарные уродины – а таких он запугивает. Но покажи ему хорошенькую молодую девочку, и он становится таким, как будто его одурманили. И конечно, ему ненавистна сила женщин.
– Какая еще сила?
– Я имею в виду не только их груди. Господь свидетель, в грудях тоже достаточно силы, но есть у них и настоящая сила, власть! У моей матери имелась такая власть. Знаешь, Утред, она не была королевой теней, видишь ли, но была знахаркой и гадалкой.
– Она видела будущее?
Пирлиг покачал головой.
– Она знала, что происходит вдалеке от нее. Когда мой отец умер, она вдруг закричала. Закричала как сумасшедшая, потому что знала, что случилось. И она оказалась права – беднягу прикончил сакс. Но лучше всего моя мать владела искусством целительства. Люди приходили к ней за много миль, и неважно, что она родилась саксонкой, они все равно шли целую неделю, только чтобы она к ним прикоснулась. А я? Я получал такое прикосновение бесплатно! Она колотила меня, да еще как! И, осмелюсь сказать, я этого заслуживал, но она была настоящей знахаркой. Конечно же, священникам это не нравилось.
– А почему?
– Потому что мы, священники, говорим людям, что вся сила исходит от Бога, а если она исходит не от Бога, тогда она должна быть злом, понимаешь? Поэтому когда люди заболевают, церковь хочет, чтобы они молились и отдавали священникам деньги. Священники не любят того, чего не понимают; им не по нутру, когда люди идут к простой женщине, чтобы вылечиться. Но что еще делать бедолагам? Рука моей матери, да упокоит Бог ее саксонскую душу, была целительнее любой молитвы! Лучше, чем прикосновение к гостии! Я бы не стал запрещать людям приходить к знахарке. Мало того, я бы велел им к ней приходить!
Тут он перестал болтать, потому что я поднял руку, увидев какое-то движение на холме к северу от нас, но то оказался всего лишь олень. Я уронил руку и пришпорил лошадь.
– А твоя Исеулт, – продолжал Пирлиг, – ее вырастили так, что у нее есть сила, и она эту силу уже не потеряет.
– А разве крещение не смыло с нее эту силу?
– Вовсе нет! Оно просто сделало ее чуть-чуть холоднее и чище. Нет ничего плохого в том, чтобы помыться один или два раза в год. – Священник засмеялся. – Но там, на болоте, она все время боялась. Ты ушел, а Исеулт осталась одна, в окружении сплошных саксов, которые постоянно шипели: «Она язычница!» Ну и что же, по-твоему, бедняжке оставалось делать? Она хотела быть одной из них, хотела, чтобы люди перестали плеваться при виде ее, поэтому согласилась креститься. Кто знает, может быть, она и в самом деле христианка? Я бы возблагодарил Бога за такую милость, но я предпочитаю благодарить Его за то, что Он сделал Исеулт счастливой.
