Моя левая рука врезалась в грудь, когда меня ударил датчанин – щитом в щит. Он рубанул топором, я исхитрился и ткнул Осиным Жалом ему в бок, и его щит врезался в щит Эадрика у меня над головой. Я повернул Осиное Жало, вытащил и пырнул снова. Я чувствовал кислое дыхание датчанина, который перед битвой наверняка хлебнул эля; его лицо искажала гримаса боли. Он дернул свой топор и высвободил его. Я пырнул снова и вывернул «сакс», погрузив его не то в кольчугу, не то в кость – я сам не знал, куда именно.
– Твоя мать – поросячье дерьмо! – выкрикнул я в лицо датчанину, и тот, завопив от ярости, попытался опустить топор на мой шлем, но я пригнулся, а Эадрик прикрыл меня щитом.
Теперь клинок Осиного Жала был красным и липким от крови, и я рванул его вверх.
Стеапа что-то бессвязно вопил, рубя мечом направо и налево, и датчане избегали его.
Мой враг споткнулся, упал на колени, я ударил его умбоном щита, сломав нос и выбив зубы, потом ткнул Осиным Жалом в окровавленный рот.
Другой датчанин немедленно занял его место, но Пирлиг мигом погрузил свое кабанье копье в живот этого нового противника.
– Щиты! – закричал я, и Стеапа с Пирлигом машинально выстроили свои щиты в одну линию с моим.
Я понятия не имел, что происходит в других местах на вершине холма, сознавая только, что творится в пределах досягаемости Осиного Жала.
– Назад на шаг! Отступите на шаг! – выкрикнул Пирлиг, и мы послушались, так что датчане, занявшие места раненых и убитых, переступили через тела своих павших товарищей. Тогда мы шагнули вперед, чтобы столкнуться с ними до того, как они успеют восстановить равновесие.
Так и ведется битва. Это путь воина, а мы, королевская гвардия, были самыми лучшими воинами Альфреда. Датчане неистово ринулись на нас, не потрудившись сомкнуть щиты, – они верили, что сметут нас в яростном порыве. А еще их соблазняли вид знамен Альфреда и сознание того, что, когда оба знамени падут, битва, считай, будет все равно что выиграна; но их атака разбилась о наши щиты, как океанская волна разбивается об утес, рассыпаясь в мелкие брызги.
Атака эта оставила трупы на дерне и кровь на траве, и датчане наконец построились в настоящий клин и стали наступать строем.
Я услышал, как сомкнулись щиты врага, увидел над их закругленными краями дикие глаза датчан, а также свирепые выражения их лиц. Потом враги закричали и двинулись вперед, чтобы нас убить.
– Давайте! – крикнул я, и мы ринулись, им навстречу.
Клин врезался в клин.
Эадрик, стоявший у меня за спиной, толкал меня вперед, и теперь искусство боя заключалось в том, чтобы левой рукой удержать щит, оставив между ним и собой свободное пространство, а потом пырнуть из-под щита Осиным Жалом. Эадрик мог сражаться мечом из-за моего плеча. Справа от меня оставалось пустое место, потому что Стеапа был левшой и удерживал щит в правой руке так, чтобы оставить своему длинному мечу пространство для удара.
Этот промежуток, не превышающий ширину ступни, являлся своего рода приглашением для датчан, но они боялись Стеапу, и никто не попытался ринуться в это маленькое свободное пространство. Один только рост Стеапы выделял его из толпы, а уж каким страшным было его туго обтянутое кожей, смахивающее на голый череп лицо. Он ревел, как бык, которого кастрируют, издавая одновременно визгливый и воинственный боевой клич, словно бы приглашая датчан навстречу их собственной гибели. Разумеется, они не торопились воспользоваться этим его приглашением. Датчане поняли, насколько опасны Пирлиг, Стеапа и я, и стали осторожны.
Повсюду вдоль клина Альфреда, где умирали и вопили люди, мечи и топоры звенели, как колокола, но стоявшие передо мной датчане подались назад и слабо тыкали копьями, чтобы удержать нас на расстоянии.
Я закричал, что они трусы, но это не подманило их к Осиному Жалу. Посмотрев налево и направо, я увидел, что вдоль всех рядов Альфреда мы сдерживаем врага. Наш клин оказался прочным и крепким. Тренировки на Этелингаэге оправдали себя, и для датчан бой становился все труднее, потому что они нападали и, чтобы дотянуться до нас, им приходилось перешагивать через тела своих убитых и раненых товарищей. Человек не видит в битве, куда ступает, ведь он наблюдает за врагом, и некоторые датчане спотыкались, а другие поскальзывались на мокрой от дождя траве, а когда они теряли равновесие, мы наносили мощные удары: копья и мечи разили, как жало змеи, оставляя на земле все новые тела, о которые мог споткнуться враг. Из всех гвардейцев Альфреда мы были самыми лучшими. Мы стояли непоколебимо. Мы били датчан, но позади нас, в более многочисленном войске Осрика, дела обстояли совсем плохо: Уэссекс погибал.
Потому что клин Осрика распался.
* * *
Это сделали люди Вульфера: они прорвали клин Осрика, но не сражаясь с ним, а пытаясь к нему присоединиться. Мало кто из них хотел биться за датчан, и теперь, когда началась битва, люди Вульфера кричали своим землякам, что они не враги. Они хотели перейти на нашу сторону, и клин раскрылся, чтобы их пропустить.
Люди Свейна мигом, с ловкостью диких котов, ворвались в прорехи. Один за другим эти разрывы ширились, когда в них врубались вооруженные мечами датчане. Они резали людей Вульфера сзади, они взломали ряды Осрика и теперь сеяли смерть, как чума. Викинги Свейна, оказавшиеся среди наших мирных землепашцев, были подобны хищным ястребам среди голубей, и в результате все правое крыло войска Альфреда рассеялось.
Арнульф спас людей из Суз Сеакса, уведя их в тыл моего отряда, где они оказались в безопасности, но фирд Осрика был разбит и в беспорядке бежал прочь, на восток и север.
Дождь прекратился, холодный влажный ветер вылизывал склон. Люди Альфреда, четыре сотни человек под командованием Арнульфа и около дюжины беглецов Осрика, остались одни, когда фирд Вилтунскира отступил.
Враги начали оттеснять от нас этот фирд, а Свейн и его конники сеяли среди них панику. Фирд насчитывал восемьсот человек и считался крепким, но сейчас рассыпался на маленькие группки – люди сбились в них, чтобы попытаться защититься от галопирующих всадников, пронзавших их длинными копьями. На дерне лежали тела убитых. Некоторые из людей Осрика были ранены и сейчас пытались отползти на юг, как будто могли укрыться там, где вокруг древней земляной могилы собрались женщины с лошадьми. Но конники повернули и истыкали раненых копьями, а пешие датчане снова построились в клин, чтобы напасть на беглецов.
Мы ничем не могли им помочь, потому что все еще сражались с людьми Гутрума, явившимися из крепости. Мы побеждали в этом бою, но не могли повернуться спинами к врагу, поэтому кололи и рубили датчан, которые медленно пятились. А потом они поняли, что погибают один за другим, и я услышал крики на датском, что нужно вернуться в крепость. И мы позволили им уйти.
Враги отступили, а когда увидели, что мы их не преследуем, повернулись и побежали к зеленым стенам.
За ними, словно мусор на берегу после отлива, осталась куча трупов: шестьдесят или семьдесят датчан лежали в линию на дерне, а мы потеряли не больше двадцати человек.
