В отличие от «Хеахенгеля».
Я работал веслом, пока тело не начинало неметь, а руки не дубели, зато благодаря гребле я нарастил мускулы, очень крепкие мускулы. Теперь я был большим, высоким и сильным, а в придачу задиристым и нахальным. Больше всего мне хотелось испытать «Хеахенгель» против какого-нибудь датского корабля, но наш первый бой обернулся настоящей катастрофой.
Мы очутились у побережья Суз Сеакса – чудесного побережья с одинокими белыми утесами. «Керуфин» с «Кристенликом» ушли далеко в море, а мы скользили вдоль берега в надежде заманить в устроенную нами засаду какой-нибудь корабль викингов. Ловушка сработала, только викинги нас обставили. Их судно было меньше, гораздо меньше; мы преследовали их наперекор приливной волне, нагоняя с каждым взмахом весел, но потом они увидели идущих с юга «Керуфина» и «Кристенлика»: солнце вспыхивало на их мокрых веслах, носы взбивали волны в белую пену. И тогда датский рулевой развернул судно, словно оно болталось на веретене, и теперь сильный прилив помогал датчанам, идущим нам навстречу.
– На них! – проревел Леофрик правившему судном Верферту, но тот свернул в сторону, испугавшись столкновения.
Я видел, как весла датчан скользнули в уключины, когда их корабль приблизился, а затем он промчался мимо, ломая наши весла одно за другим, – весла вдвигались в уключины с силой, способной переломать человеку ребра. Датские лучники, а на их борту было пятеро, начали стрелять. Одна стрела впилась в шею Верферту, палуба под ним была залита кровью. Леофрик ревел в бессильной ярости, а датчане, снова выдвинув весла, как ни в чем не бывало мчались прочь на быстро уходящей волне, в то время как мы бессильно качались на воде.
– Ты когда-нибудь управлял кораблем, Эрслинг? – поинтересовался Леофрик, оттаскивая в сторону мертвого Верферта.
– Да.
– Тогда берись за рулевое весло.
Мы дотащились до дома на уцелевших веслах, получив два урока: на борту необходимо иметь запасные весла и лучников. Вот только олдермен Фреола, командир хамптонскирского фирда, заявил, что лишних лучников у него нет, их и так слишком мало.
– На корабли и без того ушло слишком много воинов, – сказал он, – и вообще, лучники вам ни к чему.
Хакка, его брат, посоветовал нам не приставать к олдермену по пустякам.
– Просто мечите копья, – посоветовал он.
– Мне нужны лучники! – настаивал Леофрик.
– Нету! – сказал Хакка, разводя руками.
Отец Виллибальд решил написать письмо Альфреду.
– Он меня послушает, – сказал он.
– Ну напишешь ты ему, и что потом? – угрюмо спросил Леофрик.
– Ясное дело, он пошлет лучников! – радостно сообщил отец Виллибальд.
– Письмо, – сообщил Леофрик, – попадет к его чертовым секретарям. Все эти секретари – монахи, и они складывают все письма в кучу, которая убывает очень медленно. Когда Альфред наконец увидит письмо, он попросит совета, и два его проклятых епископа скажут свое слово, а потом король напишет нам, желая узнать подробности, и так будет тянуться до самого Сретенья… Но к тому времени мы уже будем лежать мертвыми, с датскими стрелами в спине.
Он сверкнул на Виллибальда глазами. Я начал любить Леофрика еще больше. Он увидел, что я радостно скалюсь, и спросил:
– В чем дело, Эндверк?
– Я добуду тебе лучников, – сказал я.
– Как?
С помощью монетки из сокровищ Рагнара: мы принесли ее на рынок в Гемптоне, сказав, что золотая монета со странными надписями достанется лучшему стрелку, который через неделю, считая с этого дня, выиграет состязание лучников. Монета стоила больше, чем многие люди зарабатывали за год. Леофрику было любопытно, откуда она взялась, но я наотрез отказался рассказать об этом и просто расставил мишени.
По всем окрестностям разлетелась весть, что дешевые стрелы могут принести драгоценное золото, и больше сорока человек явились на испытание. Мы просто загнали двенадцать лучших лучников на борт «Хеахенгеля» и еще по десять – на «Керуфина» и «Кристенлика», а затем вышли в море. Те, что угодили к нам на борт, естественно, возмущались, но Леофрик рыкнул на них, и они вдруг решили, что всю жизнь мечтали только о том, чтобы ходить вместе с нами под парусом вдоль уэссекского побережья.
– Из того, что выходит из козлиной задницы, – заявил мне Леофрик, – ты не самое бесполезное.
– Когда вернемся, у нас будут неприятности, – предупредил я.
– Ясное дело, будут, – согласился он. – За нас возьмутся и шериф, и олдермен, и епископ, и все они, вместе взятые.
Он вдруг захохотал, что случалось крайне редко.
– Так что придется сначала убить нескольких датчан.
И мы это сделали. Совершенно случайно мы повстречались с тем самым кораблем, который так нас опозорил, и викинги попытались повторить прежний трюк, но на этот раз я развернул «Хеахенгеля» им навстречу, наш нос ударил им в корму, наши двенадцать лучников начали стрелять по датским гребцам. «Хеахенгель» опрокинул датское судно на бок, наполовину затопил и лишил возможности уйти. Леофрик повел людей в атаку, и вода окрасилась кровью викингов. Двоим из наших удалось связать корабли друг с другом, дав мне возможность оставить рулевое весло.
Не удосужившись надеть шлем и кольчугу, я прыгнул на вражеский борт со Вздохом Змея в руке и присоединился к свалке. В средней части палубы щиты стучали о щиты, летали копья, мелькали мечи и топоры, стрелы проносились над головами, люди кричали, люди умирали… Ярость битвы, радость песни клинка – и все кончилось раньше, чем к нам успели подойти «Керуфин» с «Кристенликом».
Как же я это любил! Быть молодым, быть сильным, иметь славный меч и остаться в живых. В команде датчан было сорок шесть сильных мужчин, и все, кроме одного, погибли, да и тот уцелел лишь потому, что Леофрик ревел, что надо взять кого-нибудь в плен. Погибли и трое наших, а шестеро были тяжело ранены и умерли уже на берегу. Но мы захватили корабль викингов и привели с собой в Гемптон. Под его залитой кровью палубой обнаружился сундук с серебром, который датчане похитили в монастыре на острове Уихт. Леофрик щедро одарил лучников, поэтому, когда мы высадились на берег и шериф потребовал, чтобы мы их отпустили, всего двое захотели уйти; остальные увидели, что им предоставляется шанс разбогатеть, и остались.
Пленника звали Хрой. Его лорд, погибший в бою, звался Туркиль и служил Гутруму, который сейчас находился в Восточной Англии и называл себя королем этой страны.
– Он по-прежнему носит в волосах костяшку? – спросил я.
– Да, лорд, – ответил Хрой.
Он назвал меня лордом не потому, что я был олдерменом, об этом он просто не знал. Он назвал меня так потому, что не хотел, чтобы я убил его, закончив допрос.
Хрой полагал, что Гутрум в этом году не нападет.
– Он дожидается Хальфдана, – пояснил он.
