– Ты, щенок! – прорычал он.
Люди передо мной отскочили, когда он сделал шаг вперед: его кольчуга была в крови, половина щита исчезла, на шлеме виднелись зазубрины, а лезвие топора покраснело.
– Вчера я видел, как упал ворон, – сказал я.
– Ты врешь, щенок!
Его топор описал дугу, я принял удар на щит, и мне показалось, что меня боднул бык. Он выдернул топор, а вместе с ним кусок дерева, теперь мой щит пропускал дневной свет.
– Ворон упал с неба! – повторил я.
– Ты – шлюхино отродье! – отозвался он, и его топор снова взметнулся, и снова я принял его на щит, после чего отступил назад. Дыра в щите стала больше.
– И, падая, ворон кричал твое имя.
– Английское дерьмо! – заорал он и взмахнул топором в третий раз.
Теперь я сделал шаг назад и попытался ударить его Вздохом Змея по руке с топором, но он был быстр, как змея, и вовремя отпрянул.
– Равн говорил, что я убью тебя, – сказал я. – Он предсказал это. Он заснул у ямы Одина, в крови, и видел, как упало знамя с вороном.
– Врешь! – крикнул он и пошел на меня, собираясь сбить на землю весом и грубой силой, но я встретил его щитом к щиту и выдержал натиск. Потом я взмахнул Вздохом Змея, но меч скользнул по шлему Уббы, и я отскочил за миг до того, как топор просвистел там, где только что были мои ноги. В следующий миг я кинулся вперед, попав ему точно в грудь концом меча, но в моем ударе не было силы, и кольчуга спасла его. Убба махнул топором снизу вверх, собираясь распороть меня от паха до шеи, но мой разбитый щит остановил топор. Мы оба отступили назад.
– Три брата, и только один уцелел, – проговорил я. – Передай от меня привет Ивару и Хальфдану. Скажи, что тебя послал к ним Утред Рагнарсон.
– Недоносок! – бросил он, снова шагнув вперед и занося топор в мощном боковом ударе, который должен был пробить мне грудь.
Но я был охвачен спокойствием битвы, страх ушел, вместо него осталась лишь радость. Я подставил щит под топор, ощутил, как тяжелое лезвие вошло в обломки дерева, и выпустил их – искореженная металлическая окантовка с кусками деревяшек осталась висеть на топоре Уббы… И тут я ударил его. Раз и другой. Я держал Вздох Змея двумя руками и бил изо всех сил, обретенных за долгие дни работы на веслах «Хеахенгеля». Я отшвырнул его назад, расколол его щит. Убба поднял топор, на котором так и висели остатки моего щита, – и тут поскользнулся, наступив на склизкие кишки трупа. Его левая нога поехала в сторону, и, пока он пытался восстановить равновесие, я ткнул перед собой Вздохом Змея, и клинок пронзил кольчугу над сгибом локтя. Его рука с топором упала, силы оставили его. Вздох Змея рубанул его по губам. Я что-то кричал, на бороде Уббы была кровь, и он знал, знал, что умрет, знал, что увидит своих братьев в пиршественном зале. Но он не сдавался. Он видел приближение смерти, но боролся с ней, пытаясь снова ударить меня щитом, однако я был слишком быстр и полон вдохновения. Следующий удар пришелся Уббе в шею, он покачнулся, кровь лилась ему на плечо, просачивалась между звеньями кольчуги, а он глядел на меня, пытаясь встать прямо.
– Дождись меня в Валгалле, господин, – сказал я.
Он упал на колени, все еще глядя на меня. Попытался заговорить, но не смог, и я нанес ему последний удар.
– Прикончим их! – закричал олдермен Одда.
Все, кто видел наш с Уббой поединок, победно завопили и бросились на врага. Датчане в панике пытались добраться до своих кораблей, некоторые побросали оружие, а самые умные лежали плашмя, притворяясь мертвыми, и люди с серпами убивали людей с мечами. Женщины из Синуита были теперь в лагере датчан, убивая и грабя.
Я встал на колени рядом с Уббой и сжал его обмякшие пальцы на рукоятке боевого топора.
– Ступай в Валгаллу, лорд, – сказал я.
Он еще не умер, но умирал. Мой последний удар пронзил его шею, по его телу прошла сильная дрожь, из глотки вырвался хрип, а я держал его руку на топоре, пока Убба не умер.
Отчалила еще дюжина кораблей, полных датчан, но остальной флот Уббы был у нас в руках. Несколько врагов бежали в лес, где их перебили, а остальные были либо мертвы, либо взяты в плен. Знамя с вороном захватили люди Одды. В тот день мы победили, и отец Виллибальд с обагренным кровью копьем танцевал от счастья.
Мы получили лошадей, золото, серебро, пленных, женщин, корабли, оружие и доспехи. Я сражался в клине.
Олдермен Одда был ранен: топор пробил его шлем и задел голову. Он был еще жив, но глаза и кожа его побелели, дыхание сделалось прерывистым, голова была в крови. Священники молились за него в одном из деревенских домов. Я пришел туда, чтобы его увидеть, но он не заметил меня; олдермен уже не мог говорить и, может быть, ничего больше не слышал. Отогнав в сторону пару священников, я опустился на колени рядом с его постелью и благодарил за то, что он дрался с датчанами. Его сын, целый и невредимый, в доспехах, не пострадавших в бою, смотрел на меня из дальнего темного угла комнаты.
Наконец я отошел от постели его отца. Спина моя болела, руки горели от усталости.
– Я еду в Кридиантон, – сообщил я молодому Одде.
Тот пожал плечами, словно ему было все равно, куда я направляюсь. Пригнувшись, я шагнул в низкую дверь, за которой меня ждал Леофрик.
– Не езди в Кридиантон, – сказал он.
– Там моя жена. Там мой сын.
– Но Альфред в Эксанкестере.
– И что же?
– А то, что доставивший весть о битве в Эксанкестер получит награду.
– Так поезжай сам.
Датские пленники хотели похоронить Уббу, но Одда Младший приказал расчленить его тело и бросить птицам и зверям. Это еще не успели сделать, хотя отличный боевой топор, который я вложил в руку умирающего воина, исчез. Я расстроился, потому что сам хотел его забрать. А еще я хотел отдать Уббе последние почести, поэтому позволил датчанам вырыть могилу. Одда Младший не стал мне перечить и разрешил датчанам похоронить вождя, насыпав курган над телом, и Убба отправился пировать с братьями.
Когда все было сделано, я поехал на юг с двумя десятками своих воинов, на конях, отнятых у датчан.
Я ехал к своей семье.
* * *
Сейчас, спустя много лет после битвы у Синуита, у меня есть арфист – старый валлиец, слепой, но очень талантливый, который часто поет песни своих предков. Он любит петь об Артуре и Гвиневер, о том, как Артур убивал англичан, хотя и старается, чтобы эти песни не дошли до моих ушей. Мне он поет хвалы, расписывая мои боевые подвиги льстивыми словами придворных поэтов, называя меня Утредом Могучим Мечом, Утредом Смертоносным и Утредом Благословенным. Иногда я замечаю, как слепой старик улыбается, пока его руки трогают струны, и его скептицизм понятен мне больше, чем жалкое лизоблюдство поэтов.
Но в году 877-м у меня не было придворных поэтов, не было арфиста. Я был молодым человеком, вышедшим из клина изумленным и ошеломленным. От меня несло кровью, когда мы двигались на юг, но отчего-то, проезжая по холмам и лесам Дефнаскира, я думал об арфе.
