– Да, принцесса, он царь царей, и он желал сделать тебя своей царицей цариц, чтобы ты правила империей в этом качестве, когда он покинет этот мир. Ты слышишь, сын Хатры? Если бы так произошло, ты бы очень скоро преклонял перед ней колена! Однако, сын мой, тебя ждет совсем иная судьба. И раз уж мы дошли до этого, у меня имеется сообщение для вас обоих.
Но я меня было уже достаточно.
– Если оно от Синтарука, то можешь ему передать…
Доббаи выпустила руку Галлии, обернулась и уставилась на меня. Ее глаза вдруг наполнились жуткой злобой, а лицо исказилось выражением холодной ярости.
– Не смей со мной спорить, мальчик! Я сюда пришла вовсе не для того, чтоб выслушивать от тебя поучения! У меня для вас имеется сообщение. Так что молчи и слушай!
Я замер на месте, несколько обеспокоенный тем, как эта старуха внезапно превратилась в злобного демона. Потом выражение ее глаз немного смягчилось.
– Встаньте передо мной, оба!
Галлия придвинулась ко мне, и я взял ее за руку. Мне вдруг почудилось, что мы с ней единственные люди, оставшиеся на всей земле. Все наше внимание было сейчас приковано к старухе Доббаи, которая заговорила спокойным и властным голосом.
– Она явилась ко мне прошлой ночью, во сне. И сообщила, что довольна вами обоими, особенно тобой, Пакор. Она сказала, что счастлива теперь, и вам не следует о ней беспокоиться. И что вы должны сообщить об этом всем своим друзьям. Она следила за вами все время, пока вы добирались до Парфии, и теперь, когда вы оба в безопасности, она может следовать дальше и со спокойной душой воссоединиться со своим мужем.
Я почувствовал, как Галлия сжала мою ладонь.
– Со своим мужем? – переспросил я.
Доббаи улыбнулась.
– Да, сын Хатры, с ее мужем; с твоим командиром и другом. Потому что Клавдия теперь знает, что ты выполнил свою клятву и привез ее сына в свою страну.
Я увидел, что по лицу Галлии текут слезы.
– И она теперь спокойна и счастлива, госпожа?
– Да, сын мой, – ответила Доббаи. – Потому что теперь ей уже не нужно больше ждать, она может воссоединиться со своим мужем. Ты ведь знаешь его имя, не так ли, сын Хатры?
Я кивнул и почувствовал, как мои губы сами по себе произносят имя моего господина, моего командира, моего друга:
– Спартак!
Эпилог
Вилла Марка Лициния Красса купалась в осеннем солнечном свете, когда Луций Фурий поднялся на Палатинский холм и вошел в покои своего командира. Красс высоко поднялся с тех пор, как подавил восстание рабов. Он спас Рим, когда другие не смогли это сделать, на собственные деньги создав войско, которое сокрушило Спартака. Рядовые граждане, правда, ворчали, жаловались на отвратительную вонь от тысяч распятых рабов, чьи тела были оставлены висеть на крестах вдоль всей Аппиевой дороги, чтобы неделями гнить и разлагаться. Но так приказал сам Красс. Большинство распятых до костей обклевали вороны, но их вид и запах были просто ужасные, так что многие выступали с протестами. В признание заслуг Красс был назначен консулом – совместно со своим соперником Помпеем. Они не слишком любили друг друга, но, как выяснилось, оказались готовы вступить в альянс, чтобы держать друг друга под присмотром, равно как и добиться того, чтобы Рим не ослабляли гражданские раздоры. Красс был удостоен триумфа, последовавшего за разгромом рабов, после чего Красс опять из собственного кармана оплатил празднество для простого народа – на улицы города выставили десять тысяч столов с едой, чтобы накормить и напоить всех граждан. Кроме того, Красс одарил каждого трехмесячным запасом зерна, чтобы у всех брюхо было набито. Такая щедрость сделала его крайне популярным среди народных масс.
Луция провели в кабинет Красса. Он вошел и уселся напротив консула. Им подали вино. Красс улыбнулся своему протеже, который все еще хромал после ранения.
– Как ты, Луций?
– Лучше, спасибо, консул.
Красс поднял свиток, что лежал на столе и передал его молодому человеку:
– Я подумал, что это письмо может показаться тебе интересным. Оно пришло сегодня утром.
Луций взял пергамент и развернул его. Письмо было написано на латыни.
Марку Лицинию Крассу
Приветствую тебя!
Прошло немало времени с момента нашей последней встречи, и я решил, что будет вежливо с моей стороны сообщить тебе о том, как развивались события с тех пор, как я покинул Италию. Сын Спартака растет, это здоровый юный мальчик. Он по-прежнему проживает в Парфии, где все те, кто ушел вместе со мной, наслаждаются жизнью на свободе и в полном благополучии. Как я слышал, ты тоже преуспел и процветаешь с тех пор, как мы с тобой играли в Италии в кошки-мышки. Рад за тебя и отдаю должное твоей славе. Я верю, что твое нынешнее высокое положение среди граждан Рима удовлетворяет твоим запросам и амбициям и не вызывает у тебя искушения направить свои взоры на Восток, где уже стоит мощное войско, готовое защищать Парфянскую империю. Если же это не так, я не могу обещать тебе такой же любезности, какой ты удостоил меня, дав мне возможность беспрепятственно покинуть Италию. Да, такой учтивости и обходительности ни ты, ни твои легионы от нас не дождутся, если у тебя возникнет искушение пересечь Евфрат.
Желаю тебе долгих лет жизни. Да хранит тебя Шамаш.
Твой старый друг
Пакор, царь Дура-Европос
Луций Фурий швырнул письмо на стол.
– Это просто возмутительно! Что такое эта Парфия? Да просто куча глиняных хижин, полная бандитов и изменников! Их следует наказать! Особенно этого… царя!
Красс откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на Фурия. Ему очень нравился этот молодой трибун; кроме того, его отец являлся верным сторонником Красса в Сенате. Но сынок стоил ему больших денег в немалой степени потому, что потерял убитыми сотни конников во время восстания рабов.
– Луций, никто не сомневается в твоей личной храбрости и мужестве. Но сейчас требуются мудрые решения. Нам понадобилось три года, чтобы сокрушить Спартака и его войско, и в последней битве я потерял почти десять тысяч убитыми, а ты, если память мне не изменяет, лишился всей своей конницы. А теперь Пакор, ныне уже царь Пакор, вернулся к себе на родину, где у него имеются десятки тысяч конников, умеющих сражаться не хуже него.
Фурий был крайне раздосадован.
– Значит, мы ничего не предпринимаем?
Красс поднялся и прошел на балкон, с которого открывался вид на Тибр.
– Нет, Луций. Мы просто не торопимся, но продолжаем делать приготовления к кампании, цель которой – завоевание Парфянской империи.
– А Пакор?
Красс улыбнулся:
