Так получилось, что в истории Российской империи предшественники Дзержинского, твердо занимавшие место в номинации «Личность во главе спецслужбы», прожили значительно более благополучную жизнь без ужасов многолетней каторги, побегов с нее, пожара революции и кровавого колеса «красного террора». А вот умерли они при более экстремальных обстоятельствах: Толстой при полной опале и лишении всех постов в тюрьме на Соловках, Бенкендорф в пути на борту корабля, Судейкин совсем страшно – забитый ломом террористами на конспиративной квартире, прямо в сортире, с размозженной головой. Да и вполне благополучные и сановные начальники тайного сыска при последнем из Романовых, вроде Хвостова с Белецким, закончили жизнь чекистским расстрелом на Ходынском поле. Бывший в качестве министра МВД главным начальником над царскими спецслужбами Столыпин мучительно умирал в киевском госпитале с пулей террориста в печени. А вот с Дзержинским за безумно бурную и полную борьбы и боли жизнь судьба расплатилась таким на их фоне благополучным уходом из жизни: скорая и естественная смерть в собственной квартире. Здесь же у Кремлевской стены по тогдашней революционной моде Феликс Эдмундович Дзержинский и был похоронен, получив могилу совсем рядом со своей бывшей квартирой в Кремле и у символической стены центра власти в государстве, безопасность которого он девять лет защищал на посту главы ВЧК – ГПУ.
Можно сказать, что после своей смерти Дзержинский побывал еще в одном образе и часто предстает в нем по сей день. Это «посмертный Дзержинский», идеализированный и выхолощенный годами советской идеологии до такой степени, что реальная личность живого человека за этими томами славословий давно потерялась. Он превратился в икону, в застывший образ всегда правого и справедливого чекиста номер один, в грозу спекулянтов и друга советских детей.
Особенно постарались в этом его последователи из советских спецслужб, доведшие легенду о любимом Феликсе до абсурдного временами культа Зевса чекистского олимпа. Его имя и имидж затаскали, раздергали на эпиграфы из его дневников, поместили в чекистский бренд, в популярную в Советском Союзе марку ФЭД по первым буквам его имени, отчества и фамилии. Сам Дзержинский явно бы удивился, узнав, что ФЭДом назван фотоаппарат советского производства (присвоение его имени чекистской войсковой части или макаренковской колонии для беспризорников он, быть может, еще и оценил бы).
В наши уже первые годы XXI века к фигуре Феликса Эдмундовича Дзержинского периодически можно отметить отдельные всплески интереса. То в российской Государственной думе часами дебатируют за и против восстановления его монумента посреди Лубянской площади. То явочным порядком по просьбе ветеранов милиции бюст Железного Феликса вновь восстанавливают во внутреннем дворе ГУВД Москвы на Петровке, 38, в августе 1991 года при виде возбужденной победой над ГКЧП толпы москвичей сами же милиционеры этот бюст и демонтировали от греха подальше, опасаясь штурма ГУВД. То КГБ независимой уже Белоруссии открывает туристический маршрут по местам боевой славы Дзержинского, здесь тоже перед зданием КГБ в Минске памятник Дзержинскому сохранен до сих пор.
Но все это опять же ренессанс интереса не к фигуре реального человека по имени Феликс Эдмундович Дзержинский, а к советской легенде о нем, к застывшему в изваянии истукану по кличке Железный Феликс. И с одной стороны, опять идет ряд набивших всем оскомину еще с советско-застойных лет клише: «честнейший и благороднейший чекист», «благодетель беспризорных», «чистые руки и горячее сердце», «рыцарь революции». А с другой – те же клише с обратным знаком: «маньяк-кокаинщик», «убийца родной сестры», «садист в шинели», «отец системы советских концлагерей». И за этой переброской застывшими за годы простенькими терминами реальный и живой Феликс Дзержинский, такой неоднозначный, непростой и разный в различные годы жизни, от нас все дальше и дальше уходит без возврата в историю к категории мало нам понятных и совсем далеких Чингисханов и Цезарей.
Глава 8
Первый выход на мировую арену
Начало 20-х годов стало для ВЧК стартом активного выхода на мировую арену, где заработала внешняя разведка чекистов, а параллельно с ней и Разведывательное управление РККА. Именно в эти годы молодая спецслужба Советского государства совершила свой первый рывок, не сразу, но постепенно войдя в круг самых опытных разведок европейских стран, уже столетиями к тому времени оттачивавших свое мастерство в тайной войне друг с другом.
Хорошо изучаемый руководителями первой советской разведки зарубежный опыт (изучением опыта проклинаемой царской охранки при работе за пределами России тоже не брезговали в интересах дела) помогал быстро сокращать дистанцию и особенно привлекать за рубежом массы добровольной агентуры на идеологической основе для помощи «государству рабочих и крестьян», ведь левая идея в начале 20-х годов и почти вплоть до сталинских чисток в СССР переживала бурный всплеск популярности во всем мире. Это был мощный двигатель молодой разведки. Такого инструмента разведчики Российской империи были лишены, им почти всегда приходилось платить своей заграничной агентуре, а затем разбираться с чистотой рук собственных агентов и своих же выплачивающих вознаграждение сотрудников.
Хотя заброски первых чекистов за пределы России практиковались с самого прихода большевиков к власти и начала Гражданской войны в стране, формально внешняя разведка Советской России оформилась только в декабре 1920 года. Тогда в составе ВЧК для внешней разведки создан иностранный отдел – ИНО ВЧК, а в Красной армии Разведуправление при штабе РККА (четвертый отдел Генштаба). До создания этих структур направление чекистов или завербованной ими агентуры за рубеж шло по большей части стихийно. Разведупр в Красной армии сформировался еще в 1918 году, но в активную фазу Гражданской войны до 1920 года был в основном занят разведывательным противостоянием с белыми в рамках нашей Гражданской войны, тоже мало работая за пределами бывшей Российской империи.
Руководить первым отделом внешнеполитической разведки советских спецслужб Дзержинский своим приказом назначил Якова Давтяна, профессионального большевика и политэмигранта царских времен, в ВЧК работавшего под своей партийной кличкой Давыдов. Выходец из Армении, Яков Давтян с 1905 года состоял в большевистской партии, прошел аресты и долгую эмиграцию в Бельгии и Франции. Давтян руководил ИНО ВЧК почти до переформирования этой спецслужбы в ГПУ, лишь незадолго до этого в 1921 году он передал пост Катаняну, а сам вновь вернулся в Наркомат иностранных дел и в конце 20-х годов был на дипломатической работе, в том числе и полпредом в Китае.
Чекист Катанян руководил ИНО на Лубянке считаные месяцы, будучи переведен из чекистов в советскую прокуратуру, а на Лубянку вернувшись уже только в статусе арестованного в конце 30-х годов. Конец ВЧК Иностранный отдел застал при третьем своем начальнике – Соломоне Могилевском, переведенном сюда из руководства Саратовской ЧК, а до того в коллегии ВЧК отвечавшем за работу чекистов на отбитом у белых востоке страны. С преобразованием ВЧК в ГПУ Могилевский получил высокий пост представителя ГПУ по всему Закавказскому краю.
В 1938 году первый начальник советской внешней разведки в ВЧК Яков Давтян был расстрелян в числе других видных деятелей первой волны чекистов. Учитывая армянское происхождение Давтяна, кроме причастности к тайной троцкистской оппозиции на следствии в НКВД его заставили еще признать и свое участие в националистическом армянском подполье партии «дашнаков», что и легло в основу смертного приговора Давтяну-Давыдову.
