Вернулись и тайные агенты, и принудительная вербовка шантажом или угрозой расстрела близких, а вскоре постучалась в дверь и полицейская провокация в лучших традициях прежней охранки Российской империи. Уже в 1920–1921 годах на места в губернские ЧК посыпались из Москвы директивы «вербовать агентов в различных слоях общества», «сосредоточиться на вербовке агентуры», «считать работу с агентурой важнейшим направлением работы» и так далее.
А призывы партийных ячеек к рядовым коммунистам как можно активнее сотрудничать с ВЧК на добровольных началах становились к началу 20-х годов все более декларативно-ритуальными, как-то все меньше таких добровольных информаторов обращалось в спецслужбы. Штучные инициативники из числа особо сознательных граждан для спецслужб ценны, но работающей на постоянной основе тайной агентуры они заменить не могут.
В структурах ВЧК в позднее время ее существования, к концу Гражданской войны, такой подход вызвал недоумение у части еще романтично настроенных и пропитанных настроениями классовой войны сотрудников спецслужб, и от таких энтузиастов тут же спешили избавляться. Такая чистка начала 20-х годов была тихой, но достаточно масштабной, ее отголоски проникли даже в стерилизованные советской цензурой и идейно приукрашенные литературные произведения на чекистскую тему. Так у Павла Нилина в романе «Жестокость» о молодых чекистах Сибири герои за счет внедренного ими же тайного агента из перековавшихся бандитов громят опасную банду очередного «императора тайги», а им начальство для «политической пользы» велит скрывать факт наличия тайного агента, приписывая все успехи операции только себе. Романтичные и горячие герои спорят и стоят за правду, им надо спасти от расстрела поверившего им и сдавшего банду агента, как они ему обещали, они горячатся даже на уровне крамолы (роман-то Нилин писал в 50-х еще годах): «Что же у нас советская власть так слаба, что ее нужно враньем подпирать?!» – а затем или смиряются, или в отчаянии стреляются, как самый кристально-романтичный из них Венька Малышев.
В реальности же многие живые прототипы нилинского романтика Малышева действительно затевали тогда диспуты на тему этики в чекистской работе, диспуты тогда были в молодом Советском государстве вообще в почете. А потом их либо обуздывали велением партии, либо гнали из органов с клеймом «партизанщины», а кое-кто из таких малышевых и впрямь в итоге стрелялся.
Характерно, что большинство директив на места с требованием вербовать агентуру на Лубянке подписывал заместитель председателя ВЧК последних месяцев ее существования Вячеслав Менжинский, один из самых деловитых и прагматичных руководителей в среде первых чекистов, своего рода «бюрократ от ЧК». Именно за подписью его и начальника Секретно-оперативного отдела ВЧК Тимофея Самсонова, бывшего до революции боевиком-анархистом, отправлена в 1921 году по губернским ЧК известная директива о том, что работа с тайной агентурой становится в текущих условиях самой важной и всем необходимо составить для Москвы подробный план агентурной работы в своей местности.
С 1918 года ЧК все больше становится похожа на стандартную спецслужбу какой-либо страны начала ХХ века, сотрудники которой при выполнении стандартных функций государственной безопасности или разведки в свободное время проводят партсобрания и говорят о неизбежности коммунизма во всем мире. Разведупр Красной армии еще более стал напоминать военную разведку любой другой страны, отличаясь лишь отсутствием погон и лампасов у своих руководителей и теми же партсобраниями с коммунистическими субботниками – серьезное дело военной разведки давало еще меньше шансов оригинальничать.
Хотя и нельзя сказать, что спецслужбы Советского Союза совсем отказались от идеи отличия госбезопасности первой страны социализма от всех прочих. Определенные отличия, особенно еще при жизни Ленина, в них сохранялись и кроме кожаных курток, партсобраний, обращения «товарищ» или отсутствия офицерских званий в их обычном виде. Но с годами дело госбезопасности унифицировало и советский сыск, и советскую разведку. И когда уже в начале 20-х годов эсеры упрекали власть большевиков в предательстве революции, в азефовщине, в том, что Ленин в Кремле похож на царя, Троцкий на царских генералов, а ВЧК Дзержинского на царскую охранку, они были не так уж не правы. Названия заменить на диковинные аббревиатуры было проще, чем придумать оригинальную модель работы спецслужбы для «государства принципиально нового типа», пройти между Сциллой необходимости революционных перемен и Харибдой обязанности обеспечить госбезопасность своей власти и сбор разведданных за рубежом. Это ожидало и поначалу так легко решившую не увлекаться секретно-агентурной работой ВЧК, и уже в 1920 году на большом совещании чекист Петерсон (позднее комендант Кремля до своего расстрела в 1937 году) гордо заявит с трибуны: «Нас называют жандармами, и это здорово, не нужно этого бояться!»
Та же метаморфоза произошла и с положением органов госбезопасности в системе, с вопросом контроля власти над ней. Это касается в первую очередь ВЧК, поскольку Разведупр понемногу встроили в систему Наркомата обороны в качестве отдельного 4-го управления Генерального штаба Красной армии, и при строгости военной иерархии проблем с ним больше не возникало. А вот ВЧК поначалу носила явно экспериментальный характер, ее временность и чрезвычайность была зафиксирована даже на уровне названия. Ленин с самого начала полагал, что после затухания Гражданской войны и подавления методом жестоких репрессий открытых врагов его власти ЧК придется перестроить во что-то более постоянное, организованное, встроенное в четкий государственный механизм при власти и подконтрольное ей.
Поначалу ВЧК должна была по ленинской модели управления Советской Россией подчиняться ВЦИК, как высшему органу государственной власти, но это с первых дней жизни ЧК было формальным подчинением. От Всероссийского исполкома в коллегию ВЧК был направлен один из заместителей председателя ВЦИК Свердлова армянский большевик Варлам Аванесов (настоящее имя Сурен Мартиросян), который по замыслу должен был стать своего рода «оком» ВЦИК и комиссаром в лубянском руководстве при Дзержинском. Но Аванесов вскоре стал лишь одним из членов коллегии ВЧК, получив еще ряд должностей в ВЧК, и никаким «оком» уже не являлся, все это стало символом, как и сама ширма под названием «Советы». Вообще в той сложной паутине руководящих органов первых лет ленинской власти в России непросто ориентироваться: кроме представителя ВЦИК в коллегии ВЧК Аванесова был и встречный «уполномоченный» ВЧК при ВЦИК Скраме, эту должность Дзержинский отменил только в 1923 году уже в системе ГПУ.
Была попытка и наладить контроль за ВЧК со стороны созданной Лениным Рабоче-крестьянской инспекции (РКИ), как главного проверяющего органа в Советской России по ленинскому замыслу. Но до конца Гражданской войны и расформирования ВЧК этого контроля так и не было налажено. Сотрудников РКИ в губернских ЧК часто просто не воспринимали за полномочных контролеров, а в Вологде тогда даже случился скандал, когда пришедших с проверкой ревизоров из РКИ сами решительные ребята в кожанках тут же арестовали и бросили в чекистский подвал, откуда их пришлось вызволять через губком партии. Только после Гражданской войны в ГПУ эту традицию удалось сломать и дать РКИ нормальные полномочия для проверки ведомства чекистов, когда в саму РКИ направили на работу ряд видных ветеранов ВЧК во главе с Петерсом и Аванесовым.
