– А подите вы сами, сударь! – досадливо отмахнулся Никита. –
Нечего на меня наскакивать! Вы лучше на Массария наскакивайте! Да-да, на
Массария Франца Осиповича, на его ямы, кругом вырытые, на его кур, которым
несть числа, на его псарню проклятущую! Заняться бы этим собачником! Пока мы их
миновали, злодеев уж след простыл.
– Что?! – львом заревел Дружинин. – Что вы несете,
Аргамаков?!
На первый слух Никита нес сущую околесицу, но коренному
нижегородцу в его словах все было ясно как белый день, а потому Ангелина
поспешила заступиться за своего милого и, выскочив из-за спины Меркурия,
воскликнула:
– Да это же Массариевы клады! – и осеклась, ибо ее перебил
взволнованный мужской голос.
Не тотчас до нее дошло, что тот самый часовой, что ее
задержал, Ковалев, тоже решил объяснить капитану, в чем дело. Запинаясь и
перебивая друг друга, они торопливо рассказывали, что Массарий прославился в
Нижнем не только любовью к охоте с гончими, но и тем, что в сны и приметы
верил, как деревенская старуха, и однажды привиделось ему, что нашел он клад за
околицей своей усадьбы. Согнал он крестьян, и рыли они землю две недели, забыв
про сбор урожая. С тех пор в Нижнем бытует поговорка: «Массарий землю роет, а
мужик волком воет!»
Постепенно солдатик в рассказе начал главенствовать;
Ангелина же стушевалась и бочком-бочком двигалась от фонаря в тень, а Никита,
глядевший на нее тяжелым взором, безотчетно подвигался за ней, не замечая, что
Ковалев примолк и вместе с Меркурием и капитаном с величайшим любопытством
следит за этими маневрами. И все трое громко ахнули, когда Никита, сделав
стремительный бросок, цапнул Ангелину за руку и рванул ее к себе.
– Ты почему домой не пошла, как я велел? – спросил он тихо,
но в голосе его слышалась гроза, отчего Меркурий взвился и выкрикнул звенящим
голосом, повинуясь зову ревнивого сердца:
– Да как вы смеете так разговаривать с дамой, господин
поручик?!
И эта вспышка почему-то никого не удивила, тогда как
дальнейшие слова Никиты: «Да вот уж смею, коли я жених ей! Люблю ее, если
надобно, всему свету об том сказать готов!» – исторгли единодушный вскрик изумления
и у Ангелины, и даже у капитана... И только Меркурий, побледнев так, что это
было видно даже в зыбком свете фонаря, постоял мгновение, а потом пошел на
неверных ногах куда-то в темноту.
У Ангелины сердце защемило, и, бросив умоляющий взгляд
Никите, она торопливо погладила его пальцы – и была несказанно счастлива, когда
он – медленно, нехотя – разжал руки и выпустил ее.
Между ними все было сказано сейчас: она принадлежала Никите
душой и телом и не могла шагу более ступить без его согласия, однако ей было
непереносимо, что в этот миг величайшего счастья друг ее Меркурий останется
несчастен и безутешен, а потому долг ее сейчас – пойти за ним и примирить с
неизбежным. А Никита как бы ответил ей, что любит ее и за эту жалостливость, и
за милосердие, а все же пусть она не забывает, что принадлежит ему телом и
душой, впрочем, как и он ей.
* * *
Луна-предательница царила на чистом, без единого облачка
небе, и Ангелина тотчас нашла, кого искала.
Меркурий плакал, уткнувшись лицом в грубо тесанные доски
забора, и это укололо Ангелину прямо в сердце, она сама чуть не зарыдала от его
страдания.
– Ох, ну что ты? – прошептала беспомощно. – Не надо, бога
ради... Ну не молчи, скажи что-нибудь!
– Говорится: от избытка сердца уста глаголют, а у меня от
избытка сердца уста немолвствуют, – не оборачиваясь, брякнул Меркурий.
Ангелина невольно улыбнулась: ее разумный друг верен себе!
– Ты не сердись, – ласково прошептала она. – Я его давно
люблю, еще с весны! – «Ничего себе – давно», – подумалось тут же; и все же «с
весны» означало – «до войны», а это будто целая жизнь с тех пор прошла.
– Как я смел бы сердиться? – шепнул в ответ Меркурий, кося
на нее заплаканным блестящим глазом. – Счастия аз недостоин. Все по воле
Господа свершилось, тем паче...
Он не договорил. Его перебил чей-то голос, и звук его, и
нерусский выговор, и то, что он произносил, – все это было так внезапно, так
ужасно, что Меркурий и Ангелина замерли, будто пораженные громом.
– У каждого своя добродетель и своя правда! Как различить,
кто более угоден Богу или дьяволу: ты, праведник, она, эта дешевая шлюха, – или
я, который сейчас убьет вас?
И в то же мгновение из густой тени забора вышел человек, и
луна ярко высветила двуствольный пистолет, и саблю в его руках, и его
распухшее, в кровь разбитое лицо. И кровью залитые рыжие волосы...
Моршан!
– Нет... – прошептала Ангелина, и Моршан в ответ щербато
оскалился:
– Да!
При этом щелочки глаз его неотрывно следили за Меркурием;
острие сабли стерегло каждое движение юноши, и, повинуясь выразительному жесту
Моршана, Ангелина и Меркурий вошли вслед за ним в непроницаемую тень, где к
боку Ангелины тотчас приткнулся пистолет, а к шее Меркурия прижалось лезвие
сабли.
– Да, это я! – прокаркала тьма голосом Моршана. – Кулаков
нескольких пьяных русских мужиков маловато, чтобы меня прикончить.
По-русски этот француз говорил очень недурно. Только вот акцент...
– Кстати, Ламираль и Сен-Венсен тоже здесь! – сообщил
Моршан. – Да, да, мы все трое здесь... И все благодаря тебе.
– Что? – выдавила Ангелина, и Моршан с явным удовольствием
ответил:
– Ты, красотка, указала нам путь! Ты нашла эту щель в
заборе, эту ловушку для дураков, возле которой хитроумный капитан поставил
часового. Сунься туда кто-то из нас – всему бы делу конец, но часовой схватил
тебя... И пока вы орали друг на друга, мы без помех вошли. – Заметив, как
Ангелина повернула голову, Моршан сказал: – Нет, нет, они не здесь! Они в том
сарае, где гондола. Ваша «лодка-самолетка».
Меркурий шумно вздохнул, и Моршан резко повернулся в его
сторону:
– Стой тихо, не то лишишься головы! Я был лучшим рубакой в
старой гвардии императора, а еще до этого с полувзмаха снес головы не одному
десятку проклятых «аристо» у нас в Шампани.
Он говорил и говорил, словно в каком-то опьянении, и
Ангелина вдруг поняла, что это и впрямь опьянение победой: Моршан чудом избег
смерти, его сообщники тоже живы, и дело, которое он уже считал проваленным,
похоже, выгорит.
