Приосанился Иван:
— Когда идем-то?
Марья улыбнулась чуть заметно и ответила:
— Ровно в полночь туда и сведу тебя.
...Вот и время пришло. В тишине ночи перекликались кукушка и
передразнивающий ее попугай. Иван да Марья крадучись добрались до палат
княжеских.
Марья крикнула кряквой.
— Ты чего? — удивился Иван. Но тут же и сам
сообразил, что крик ее — знак условный. Оттого, что из верхнего окошка
терема выпала, разворачиваясь на лету, веревочная лестница.
— Ступай, Ванюша, — благословила его Марья, —
я на стреме.
И Иван полез. Однако через несколько ступенек подумалось
ему: «Ежели Марья там, внизу, маячить будет, только внимание чье-нибудь
привлечет». Он обернулся и сказал тихонько:
— Вот что, Маша. Как лесенку наверх подниму, ступай
домой. Поесть приготовь.
— Хорошо, — отозвалась она снизу.
«Искусница!» — подумал Иван с умилением. А затем,
продолжая подниматься, вот о чем стал голову ломать: «Кто же это встретиться со
мной желает? Может Несмеяна, все-таки, не Емелю а меня любит?.. Нет, к ней бы
меня Маша не отправила. Князь? А чего ж тайком? Мог бы и так к себе вызвать...
Али Забава Путятишна? Нет, Забава Добрыню призвала бы! Эх, что гадать, чему
быть, того не миновать?»
Так решил Иван, добравшись до окна заветного. И тут же чуть
было обратно на землю не свалился. Насилу удержался, увидев, кто его встречает.
Василиса Премудрая! Она же — Прекрасная!
— Исполать тебе, богатырь! — приветствовала
Ивана-дурака примадонна киевская, помогая ему затянуть лесенку наверх.
— Угу, — буркнул он в ответ, иных слов с испугу не
найдя.
«Ужель полюбила меня Василиса?!» — пронеслось в
головушке Ивановой. «Ох, беда, беда, коль узнает князь!.. Однако и радость
немалая! Такую покровительницу иметь! Ну, Иван, вот он миг: хватай судьбу свою,
пока сама в руки просится. Или пан, или пропал.»
И, не медля боле, чтобы не дать страху да сомнениям в душу
закрасться, спрыгнул Иван с подоконника да и заключил Василису в объятья свои
богатырские.
— Стра... — вскрикнула было Василиса, да сама себе
рукой рот зажала.
— Правильно, Василисушка, зачем нам стража-то? —
зашептал Иван горячо, нащупывая на спине ее шнурок от корсета.
И тут, продолжая одну руку к устам прижимать, другой,
свободной, отвесила княжна герою нашему такую затрещину, какая и Илье Муромцу
честь бы сделала.
«Баба-то с норовом», — подумал Иван и, потеряв
сознание, рухнул на пол.
...Очнулся он уже на перине пуховой. На щеке — примочка
медвяная. Василиса подле сидит — на пуфике. Увидев, что Иван глаза открыл,
улыбнулась она озорно ему, приговаривая:
— Ай да богатырь! Ай да смельчак! Такой ни огня, ни
пучины морской не убоится. Верна, видать, Марьина рекомендация!
От затрещины в голове Ивановой что-то перемкнулось.
— И не убоюсь! — вскричал он обиженно. — И
тебя не убоюсь! Коль не люб я тебе — так и скажи: «Не люб!» А чего руки-то
распускать?
— Ну хватит уже, Иван, — с легким раздражением в
голосе сказала Василиса. — Пора, видно, объясниться нам. Ты, сдается,
втемяшил себе в голову, что в полюбовники я тебя призвала?
— Ан нет? — спросил Иван насмешливо.
Василиса чуть от него отодвинулась.
— Вот что, богатырь. Ежели еще хоть пальцем меня
коснешься — пеняй на себя.
Тут в голове Ивана перемкнуло в обратную сторону, и он, с
полной ясностью, осознал свое положение. «Так», — подумал он. «Ежели
голову отсюда на плечах унесу — Богородице свечку поставлю. Большую.»
— Ай, прости меня дурака, Василисушка! Не имел я
оскорбить тебя помысла! — воскликнул он, приподнимаясь на локтях.
— Любовью оскорбить нельзя, — произнесла княжна
наставительно и положила свою руку ему на плечо. — Лежи уж. И слушай.
Служба мне твоя нужна. Коль сумеешь сослужить ее — прощу тебя. Не
сумеешь...
— Да я!.. — вновь попытался Иван подняться.
— Лежать! — рявкнула Василиса. Иван перепуганно
вытянулся на перине. — Вот так-то лучше. Итак, приступим к инструктажу.
Через три дня дочь моя, Несмеяна, под венец с Емелею идет. Слыхал о том?
— Слыхал, как же! Но на Емелю я руки не подниму, не
проси даже! Брат он мне названный!
— Да Емеля-то мне по нраву пришелся, — успокоила
его Василиса. — Загвоздка в том, что на свадьбе той Владимир меня в
серьгах, им подаренных, видеть желает. А их нет у меня.
— Где ж они?
— У Кащея.
— У Кащея?! — вскричал Иван горестно. — У
Бессмертного?! Да как они попали к нем? Выкрадены?
— Я их сама Кащею отдала.
— Сама? — завопил Иван, отбросил в сердцах
примочку медвяную, сел на кровати, и обхватив руками голову запричитал: —
Ах ты бедная земля русская, как же тебе ждать благоденствия, коль сама Василиса
Премудрая полюбовные подарки Кащею делает?!
— Дурак ты, Иван...
— На себя-то посмотри, распутница!
— Да не всегда Кащей злодеем был! Прежде слыл он
алхимиком талантливым. Вместе с ним я премудрости училась. Так, студентами, и
познакомились. Молода я была да неопытна, только-только пошла за Владимира.
Однокашник — Кащеев фамилией, в гости прибыл в отсутствие князево. Как
увидел он серьги в ушах моих, князем давеча мне презентованные, стал просить
одолжить их на времечко. Для физических, якобы, опытов. Минерал в них какой-то
особенный... Посуди, как откажешь сокурснику?
Не все слова из речи Василисы понял Иван, оно и
понятно — премудрая она. Однако общий смысл уловил. И поинтересовался:
— А почему Владимир захотел тебя в этих сережках
видеть? Уж так ли это важно?
— Гапон, проклятый, нашептал ему. А князь-то ревнивый у
меня. И в молодости к Кащееву ревновал, теперь — к Кащею, выходит.
Завидовал Владимир ему очень: большие успехи тот в науках делал. А Владимир
мой — все больше по административной линии.
— И тут, стало быть, Гапон успел напакостить, —
покачал Иван головой понимающе. — Но теперь-то князь не должен прохиндею
верить...
— Говорю же, ревнует он. Сердцу, Ваня, не прикажешь.
— И то верно, — согласился тот, вздохнув. —
Беда.
— Беда, Иванушка, — и слезы покатились по щекам
премудрой княжны. — Но не наказания я боюсь боле всего, а того что князь
верить мне перестанет, к советам моим прислушиваться. Таких он тогда дров на
Руси наломает!.. Ну так как, богатырь, возьмешься ли задание мое выполнить,
сережки от Кащея доставить?
— А где его искать-то, Кащея?
— На острове Буяне, это все знают.
