— Не ври, Иван, — ответил Добрыня укоризненно,
продолжая орудовать шестом, — ужель, думаешь, поверю я тебе? Ужель
думаешь, сам я каменный? Насилу сдерживаюсь! Очень я Забаву Путятишну люблю.
Если бы не это, давно бы в воду прыгнул.
Лишь сказал он слова эти, как зашатался листом осиновым,
заплакал и, вскрикнув: «Простите, ребята, не выдержал!», — кинулся в
бездну смородиновую.
Вспенились воды, забурлили, потускнело солнце, заклубились
тучи в небе ясном, гром ударил, сверкнула молния! И раздался из пучины смех
царя морского, словно гул лавины горной раскатистый.
Завертело плот как щепку малую в океане-море безбрежном.
То ли в реве волн не слышны стали песни русалочьи, то ли
Добрыню заполучив ушли они на дно морское, только очнулись тут наши
путешественники от влечения извращенного и осознали свое аховое положение.
— Пресвятая Богородица! — вскричал Алеша
Попович, — не дай рабам своим в стихии водной без покаяния сгинуть!
— Даже с покаянием, все равно не дай! — уточнил
его просьбу Иван.
Тут гладь речная успокоилась, солнышко из-за тучи выглянуло.
— Услышала меня Богородица! — умилился Алеша.
— А что толку, — отозвался Илья, — не утонем,
так с голоду помрем. Отвязать нас некому.
Вдруг поверхность реки всколыхнулась, и прям из воды на плот
выскочил молодец златокудрый с гуслями на лямке.
Наши путешественники выпучили глаза.
— Ты кто такой будешь? — подозрительно спросил
Илья.
— Садко буду, — ответил тот, вытряхивая из ушей и
гуслей воду, — царя морского любимец. «Богатый гость» — мое прозвище.
— Пошто так? — поинтересовался Иван.
— Купцом я на суше был, — объяснил вновь
прибывший. — Царь морской меня приветил, обучил, как об заклад биться, да
выигрывать. Много я на том заработал, торговать стал, богатство нажил. Да
выяснилось, что не без корысти царь меня одарил: вскорости к себе забрал —
песни петь.
— Слыхал я такую байку, — вмешался Илья.
— Байку! — фыркнул Садко, — тебе б такую
байку! Сколько лет света белого не видел!
— А теперь чего же тебя царь морской отпустил? —
спросил Иван.
— Богатырь тут утоп, Добрыней назвался, — объяснил
Садко, — приглянулся он царю морскому, тот мне отпуск и оформил
кратковременный.
— Добрынюшка! — горестно покачал головой
Алеша. — Эх, Добрынюшка!
— Когда ж его царь морской отпустит? — спросил
Иван.
— А черт его знает. Я вот седьмой год у него служу, а в
отпуске впервые.
— Да, — протянул Иван. И тут встрепенулся. —
Слушай, Садко, чего ж мы с тобой в неудобности такой беседуем? Отвяжи ты нас?
— А чего дадите?
— Да ты что? Ужель плату за спасение взымешь?
— А как же! Я ж купец по жизни. Задарма и пальцем не
шевельну.
— Ну ты!.. — начал было Иван, но Илья, смекнувши,
что лучше плату платить, чем на дне речном гнить, опередил его.
— Меч богатырский возьмешь?
— Меч? — заинтересовался Садко. — Покажь?
— Подойди да глянь.
Садко опасливо приблизился к привязанным и вынул из ножен
Ильи меч булатный.
— Хорош, — одобрительно покачал он головой. —
Камушки на рукояти самоцветные... Да только не цена это.
— Почто так? — удивился Илья.
— Меч твой я и не отвязывая взять могу. Да вот уж и
взял. Что сделаешь?
— Ах ты тать бесчестный!
— Брось, богатырь. Не серчай. Бизнес такая, брат,
штука... И самому стыдно, а что поделаешь... Посуди — отвяжу я вас, только
меч получу — да и то, может обратно отнимите. А не отвяжу — вон
сколько у вас добра разного. И мечи, и щиты, и луки, и колчаны. Цены им нет!
И Садко-богатый гость, осыпаемый проклятиями богатырскими,
принялся деловито пленников оббирать, да в кучку добро складывать. До Смолянина
добравшись сказал печально:
— Что ж ты, добрый молодец, бедный такой? И взять-то с
тебя нечего!
— Да мне, чувак, и не нужно ничего, — ответил
Смолянин искренне. — Я ж приезжий. А там, откуда я прибыл, все, что мне
надобно, есть.
Остановился Садко, призадумался. Ударил в гусельки, да и
пропел задушевно:
Ой как прав ты, чужеземец, хоть ты млад — да мудр.
Не желай того что есть, или сверх того!
Через жадность я на дне морском мыкаюсь,
Против волюшки служу в шутах гороховых.
А дне морском есть все, что мне надобно:
Яства сладкие да девы красные,
И от вас, богатырей, выкуп не нужен мне,
То инстинкт взыграл частнособственнический...
Он остановился и некоторое время в задумчивости молчал.
Иван, пытаясь попасть ему в тон, пропел тихонько:
Отпусти ж ты нас с Богом, по совести,
Не марай своих рук ограблением...
Садко встрепенулся, пелена туманная с глаз его спала, и он
ответил без аккомпанемента:
— Быстрый ты больно. Это я так, для красного словца.
Душа у меня поэтическая. А ты этим воспользоваться решил. И не стыдно
тебе? — он укоризненно покачал головой. — Эх, чего говорить-то. Все
люди одинаковые. Ладно, хватит уж нам лясы точить.
И он вернулся к Смолянину:
— Может хоть колечко у тебя хоть какое есть? Перстенек
золотой, самоцветный...
— Не могу я кольца носить, — ответил застенчиво
Смолянин, и растопырил перепончатые пальцы.
— Что это у тебя? — спросил Садко с дрожью в
голосе.
— Так плавать удобнее, — ответил Смолянин.
— Что ж ты, брат, сразу не сказал, что свой —
водяной. Я б и думать не стал, отвязывать ли... Вы простите мне жадность
непомерную! — обратился он к остальным. — Не со зла я это, не из
корысти. У царя морского, окаянного, характер мой уж больно испортился.
Вытирая слезы раскаяния принялся он снимать с потерпевших
путы, приговаривая:
— Коль простить меня не пожелаете, отрубите постылую
голову.
Столь резкая в нем перемена показалась Ивану подозрительной.
Но тут припомнилось ему, как давеча сошелся он с Емелей на том лишь основании,
что тот, как и сам он, левшой оказался. И решил Иван подозрения отбросить.
Богатыри, переводчик и кавказец, принялись разминать
затекшие руки и ноги. Садко, потупившись, уселся на ворох лиан.
— Что с ним делать, казнить, али миловать? —
указал на него Илья, обращаясь к спутникам.
