Емеля зарделся.
— Я трактир один знаю, — начал он. — Медовуха
там знатная...
— Медовуху я люблю.
Не сговариваясь, Иван с Емелей собрали с земли щепки и
запихали их в печь. Потом Емеля взобрался на лежанку, Иван — на коня, и
новоиспеченные друзья неспешно двинулись к трактиру.
— Я печи-то люблю, — смущенно признался
Иван. — С малых лет на загнетке валялся. Зола теплая, сажа мягкая... Мамка
парным молочком поит. Лепота! Одна беда — отмыться толком не могу. Зола аж
до костей въелась.
— Ничего, — махнул рукой Емеля. — Сходим
как-нибудь в баньку, отскребем...
— А ты зачем в стольный град пожаловал? —
поинтересовался Иван. — В богатыри?
— Не, куда мне в богатыри-то... — Емеля склонился
с печи и прошептал Ивану на ухо: — Любовь у меня. Царевну полюбил.
— Какую?
— Несмеяну, дочку Владимирову. Вот рассмешу ее да и
получу в жены. Еще и полцарства обещают.
— А как рассмешишь?
Емеля потупился.
— Да... Есть у меня одна примочка... Справлюсь.
За разговором и не заметили, как до трактира добрались.
Народ на улицах дивился, но охальничать не спешил. Видать булава Иванова
производила хорошее впечатление на заносчивых киевлян.
У трактира Иван слез с коня, бросил поводья подбежавшему
мальчишке-половому и велел:
— Задашь меру овса, да протрешь досуха. Не ленись, а то
обижу.
Иван двинулся в гостеприимно приоткрытые двери трактира. За
его спиной Емеля втолковывал половому:
— Нарубишь дров, только осиновые не бери, бери
березовые. От них жара больше, а копоти меньше. Золу выгребешь. Приду —
проверю!
Свободный стол нашелся не сразу. Пришлось выгрести из-за
него четверых пьяных киевлян да отнести их к двери. После этого друзья уселись
друг против друга и лукаво переглянулись.
— Медовухи! — гаркнул Иван.
— Зелена вина! — добавил Емеля.
Из закуски имелись лишь медовые пряники по копейке пара и
печеные каштаны. Но друзей это не смутило.
— Как будешь к Несмеяне пробиваться? —
поинтересовался Иван после третьей кружки медовухи. — Простых мужиков к
ней пускать не велено.
— А я простой? — плаксиво спросил Емеля, роняя
голову в ладони. — Простой, да?
— Емелюшка, не обессудь... — Иван похлопал друга
по плечу. — Я-то знаю какой ты крутой, а Владимиру сие неведомо. Знаешь
что, иди-ка со мной в богатыри! Тут-то тебе дорога к Несмеяне открыта будет.
— Подумаю, — наполняя очередную кружку, сказал
Емеля. — Подумаю...
Медовуха с пряниками шла замечательно. Когда бражники
приступили к зелену вину, на Ивана напала сентиментальность.
— Ох, отец-богатырь, как же ты без меня будешь? —
причитал он. — Кого теперь сечь станешь? Ох, мамка! Ох, печка теплая... Я
ее, бывало, по всей избе двигал, выбирал, где поуютнее...
— А моя печка сама ездит... — лепетал
Емеля, — это все она... Она удружила...
— Кто, она? Печка?
— Какая печка?
Иван поморгал и наполнил кружки заново.
— Она... — продолжал говорить загадками
Емеля. — И в Киев она меня отправили. Женись, говорит, на царевне. А я
ехать не хотел, ленивый я очень. К тому же и родным помогать надо. Папка
старый... ик!.. мамка старый... Как они дрова из леса возить будут?..
Емеля встал и побрел к двери. Иван продолжал пить. Когда
Емеля вернулся, будущий богатырь уже заказал новую четверть вина.
— Печку я домой отправил! — падая на стул, сообщил
Емеля. — Пускай она мамке дрова возит! Наливай!
От дальнейшего вечера у Ивана сохранились самые смутные
воспоминания. Помнилось, что ходили они с Емелей по трактиру и спрашивали у
бражников, не печенеги ли они. Но печенегов не нашлось. Потом пили медовуху.
Потом опять зелено вино. Иван кричал, что Емеля ему теперь — брат родной,
а Несмеяна — золовка ненаглядная. И объяснял, что Емеля непременно будет
богатырем. Пили. Требовали у трактирщика закуску, но и пряники и каштаны
кончились. Емеля клялся, что для Ивана ему ничего не жалко. И что закусь он враз
организует...
Потом опять искали печенегов. И, кажется, одного нашли.
...Солнышко ласково било в глаза Ивану-дураку. Будущий
богатырь разлепил очи ясные, проморгался и огляделся. Трактир был пуст. Емеля
исчез. Стол был уставлен пустыми четвертями, между которыми валялись огрызки
пряников и куча рыбьих костей. Видать, организовал-таки Емеля закуску.
— Ай да мы, — прошептал Иван. — Богатыри, не
мы... Трактирщик!
Из-под стойки выполз трактирщик.
— Где печенег? — спросил Иван строго.
— Не было такого, — признался трактирщик.
— А кого ж мы лупили за Русь-матушку?
— Мойшу-портного.
— Да?
Иван погрузился в раздумье. Потом сказал:
— Врешь. Печенег это был... А дружок мой где?
— Ушел с печенегом обновку шить богатырскую, —
покорно сказал трактирщик.
«Решился-таки в богатыри», — подумал Иван. Помолчал.
Потом взял со стола недогрызенный рыбий хвост и стал им обмахиваться.
— Душно мне... Тяжко... Поправиться бы, а?
— Вмиг! — ожил трактирщик, — Только что завоз
был.
Вскоре на столе появилась немудреная богатырская снедь:
крынка огуречного рассола, коврига хлеба, пара бананов и спелый ананас. Иван
вяло выпил рассол, закусил бананами, потом размазал ананас по ковриге и
проглотил.
Полегчало...
— Сколько с меня, добрый человек? —
поинтересовался он.
— Рупь с полтиной, да два гроша на чай, — сообщил
трактирщик.
Иван, не споря, заплатил и, почти не пошатываясь, вышел в
конюшню. Оседлал Гнедка и медленно поехал в направлении богатырских казарм. По
дороге неторопливо проверял пожитки — не уперли ли ночью чего лихие
молодчики. Деньги целы. Булава на месте. Конь... Конь на месте. Грамотка
отцовская к Микуле... Грамотка!
Грамотки не было. С минуту Иван-дурак обшаривал карманы, и
вдруг шальная мысль забрела ему в голову. Емеля! Он грамотку спер! Предатель!
Негодяй! Ах, Емеля, Емеля, браток названный...
Часть первая. Три богатыря
Глава первая,
в которой Иван опаздывает к
собственному прибытию и готовится трижды помереть
Богатырские казармы были украшением стольного града Киева.
Окруженные цветущими каштанами и питейными заведениями, казармы сии издавна
стали местом отдыха горожан. Сюда приходили детушки малые — на
богатырей-заступничков посмотреть, старцы седобровые — о жизни погутарить,
девки веселые — род богатырский множить. Иван с восторгом оглядывал праздную
публику, и ему хотелось громко и радостно крикнуть: «Я — Иван-дурак,
будущий богатырь!»
