Все были настолько поглощены вопросом о том, будет или нет война вообще, что не обратили внимание на такой аспект, как последствия начала войны для нейтральных европейских стран, в частности Бельгии, Голландии и Люксембурга. А ведь уже в течение 25 лет шло обсуждение вопроса о том, почему Германия нанесла удар через Бельгию в 1914 году, нарушив таким образом ее нейтралитет, и какие это имело последствия. Всем ведь было хорошо известно, что и теперь действуют те же факторы, что и во время Первой мировой войны, за исключением наличия Восточного фронта, которые делают «северный удар» практически неизбежным, поскольку именно Германия не могла в первую очередь себе позволить, чтобы война на Западном фронте замерла и возникла патовая ситуация, которая для Гитлера означала бы, попросту говоря, тупик. И эти факторы воздействовали на германскую политику в 1939 году еще сильнее, чем в 1914–м. Этому способствовало возведение мощных укреплений на западной границе Германии – линии Мажино и «западной стены». В своем выступлении 22 августа 1939 года Гитлер не затронул этой проблемы. Он попытался убедить генералов, что западные державы не будут вмешиваться и предоставят Польшу ее собственной судьбе; в этой связи он подчеркнул, что Бельгия, Голландия и Люксембург искренне и строго придерживаются нейтралитета и что нейтральный статус этих стран выгоден Германии, поскольку оказывает сдерживающее воздействие на Англию и Францию. Однако 27 сентября того же года Гитлер переменил позицию на 180 градусов, по крайней мере в отношении Бельгии, которую он теперь обвинил в нарушении политики нейтралитета; это ему было нужно для того, чтобы оправдать наступление Германии на западном направлении.
На подобный политический цинизм многие генералы могли бы, вероятно, закрыть глаза, если бы считали план Гитлера обоснованным с военной точки зрения. Но поскольку они считали его необоснованным и не хотели иметь с ним ничего общего, то решили выступить против наступления на западе «по моральным соображениям». Даже такие «трудные случаи», как Рейхенау, откликнулись на это предложение. Причем в реакции генералов была и известная доля искренности. В течение двух десятилетий после нападения на нейтральную Бельгию во время Первой мировой войны многих в Германии мучили угрызения совести. Этот случай также широко обсуждался мировой общественностью, и «приговор» суда мирового общественного мнения был не в пользу тех, кто определял политику в империи Гогенцоллернов.
Все это удваивало значение этого вопроса для самых суровых критиков Третьего рейха. Безусловно, в их число входили те представители немецкого народа, для кого «искреннее уважение к мнению людей во всем мире» было одной из важнейших мотиваций выступления против нацистского режима. Для тех участников оппозиции, кто ставил на первое место моральные соображения, эта ситуация явилась подтверждением того, что «клин клином вышибают», и укрепила их во мнении, что в борьбе против нацистов хороши практически все средства. Остер, который уже принял для себя решение, еще более утвердился во мнении, что в борьбе с режимом следует использовать все, что наиболее эффективно подходит для достижения цели.
В 1932 году Остер познакомился с голландским офицером Джисбертом Якобом Сасом. Это знакомство переросло в дружбу в 1936 году, когда Сас стал по совместительству военным атташе Голландии в Берлине. Сас и Остер много времени проводили вместе, перешли на «ты», часто и подолгу обсуждали современную обстановку в мире, и в их взглядах обнаружилось много общего. По роду своих служебных обязанностей Сас в течение месяца десять дней проводил в Берлине, а двадцать – в Гааге, постоянно курсируя между двумя столицами. Используя дипломатический иммунитет, Сас провозил с собой такую литературу, от которой у нацистских цензоров волосы бы встали дыбом. После войны, когда Остера уже не было в живых, Сас вспоминал, как они с его другом в 1939 году ездили в Польшу и Остер, заболев, оказался прикованным к постели. Тогда они вдвоем подробно изучили и обсудили книгу Германа Раушнинга «Революция нигилизма».
В 1937 году Саса отозвали в Гаагу, где он стал начальником оперативного отдела голландского Генерального штаба. Затем произошло вторжение нацистов в Чехословакию, которая была полностью оккупирована вопреки Мюнхенскому соглашению; у европейцев наконец наступило прозрение и осознание того, с кем они имеют дело. Главнокомандующий вооруженными силами Голландии генерал Рейндерс вспомнил о тех уникальных по важности сообщениях (наверняка основанных на очень ценных личных контактах), которые Сас присылал еще два года назад. В результате в апреле 1939 года Сас вновь оказался в Берлине уже в ранге майора и стал работать в качестве военного атташе уже «на полной ставке» и на постоянной основе, занимаясь исключительно этими вопросами. Он возобновил свои отношения с Остером, и голландские военные круги не имели никаких оснований быть разочарованными в его работе. Именно благодаря Сасу голландское правительство было исключительно хорошо информировано о том, что происходило в Берлине в жаркие дни августа 1939 года. Рейндерс был настолько доволен деятельностью Саса, что в начале сентября 1939 года, когда выяснилось, что предоставленная Сасом информация была точна и достоверна, дал исключительно высокую оценку его работе и выразил ему благодарность в самых лестных выражениях.
Однако столь теплое отношение со стороны Рейндерса продолжалось лишь до конца сентября того же года. 28 сентября 1939 года – знаковая, хотя, вероятно, и не особо важная дата; именно за день до этого Гитлер объявил на совещании в рейхсканцелярии о планах наступления на западе. Именно 28 сентября Сас направил в Гаагу анализ ситуации, содержавший устрашающе точный, как впоследствии выяснилось, прогноз, который показал, что он не просто счастливчик, которому повезло познакомиться с ценным информатором
[51]
.
Как писал в своем прогнозе Сас, шесть недель спустя после падения Варшавы на Западе возникнет «очень напряженная ситуация», вызванная планами немецкого наступления на этом направлении. На этот раз, отмечал Сас, в отличие от плана Шлиффена в 1914 году, немцы не ограничатся только Бельгией и Люксембургом, а будут вести наступление и через территорию Нидерландов.
Подобный прогноз никак не устраивал генерала Рейндерса, и акции Саса в глазах военного руководства в Гааге впервые начали падать. Хотя Сас и знал, что он впал в немилость, это не остановило доблестного майора, и он продолжал упорно отстаивать свою точку зрения. Несколько дней спустя после направления в Гаагу своего прогноза Сас сказал Остеру: «Ты скоро все увидишь сам. События на Западе вот–вот начнутся, и голландцам не удастся остаться в стороне. Наступление будет вестись через Голландию. Немцы, естественно, не повторят ошибку, допущенную в Первую мировую войну, когда они сделали тот знаменитый крюк в обход Южного Лимбурга. На этот раз они будут наступать по самому короткому маршруту и пойдут прямо». Остер высказал мнение, что пока еще дело не зашло столь далеко. Но в любом случае, сказал Остер, он будет лично следить за развитием ситуации и немедленно предоставлять информацию о любых изменениях обстановки. Однако сделать это было не так–то просто. Поскольку он служил в разведке и не занимался по долгу службы оперативными вопросами, связанными с теми или иными вариантами возможных военных операций, он не был в курсе всех деталей, которые при планировании подобных операций рассматривались и обсуждались. Ему приходилось добывать информацию очень осторожно, делая при этом вид, что эти вопросы его, собственно, мало интересуют. Искомую информацию он получал, как правило, в весьма отрывочном и неполном виде – ведь это был либо ответ на заданный как бы невзначай вопрос, либо случайно услышанный им обрывок разговора. Поэтому иногда он был совершенно не в курсе дат, назначенных Гитлером для начала операций, или же ошибался на несколько дней.
