И хотя в тот момент зверства нацистов носили еще ограниченный характер, наиболее информированные и дальновидные военные хорошо поняли уже тогда, что в недалеком будущем именно массовые зверства и преступления на оккупированной территории станут серьезной проблемой для военных и поводом для их серьезной обеспокоенности. Мы, вероятно, никогда точно не узнаем, в какой степени этот вопрос был затронут в выступлении Гитлера в Бергхофе 22 августа 1939 года, когда он объявил о своих планах относительно Польши. С другой стороны, имеются весьма достоверные, хотя и краткие свидетельства на этот счет в дневниках Гальдера и Гроскурта. Присутствовавший при этом выступлении Гальдер записал в своем дневнике, в частности, такие разящие и режущие слух слова: «Уничтожение Польши – уничтожение ее воли к жизни». Цель, по словам Гальдера, была сформулирована лишь одна – полностью уничтожить противника, используя для этого все методы, включая и самые новые. Для достижения этого следует быть «суровыми и беспощадными» и «заставить себя забыть о всякой жалости в любых ее проявлениях». Гроскурт, которому Канарис предоставил возможность ознакомиться в течение двух часов с записями в своем дневнике, сделанными в связи с выступлением Гитлера (на котором Канарис, как и Гальдер, естественно, присутствовал) и которые являлись своего рода программой противодействия замыслам главаря нацистов, практически подтверждает свидетельства Гальдера. Гитлер заявил: «Война должна вестись до полного уничтожения Польши, и вести ее следует с величайшей жестокостью, не останавливаясь ни перед чем. Речь идет не о захвате территории, а о полном уничтожении жизнеспособности страны».
Несомненно, Вильгельм Канарис с самого начала хорошо представлял себе, чего следует ожидать в дальнейшем, поэтому он дал указания агентам военной разведки быть начеку и тщательно собирать и сообщать ему всю информацию о грязных и непотребных действиях нацистов, какая им станет известна, будь то события, непосредственно разворачивающиеся у них на глазах, либо сведения, полученные из других источников. В это же время Канарис тщательно следил как за текущей деятельностью СС, так и за разработкой их планов на будущее. 9 сентября он поручил Гроскурту проинформировать своего вышестоящего начальника генерала Курта фон Типпельскирха, главного квартирмейстера 4–го отдела (отвечавшего за оценку состояния противника), о том, что метал гром и молнии в отношении военного командования за то что оно не проявляет достаточной жесткости и решительности по отношению к польскому населению. Военно–полевые суды ежедневно выносили смертные приговоры по тому или иному поводу примерно двумстам полякам; однако и это посчитали недостаточным. Гейдрих требовал положить конец подобной «негодной практике» и расстреливать и вешать людей вообще без суда: «Мы пощадим простых жителей, однако вся знать, все священники и все евреи должны быть уничтожены. Когда мы возьмем Варшаву, я покажу вместе с военными, как это сделать».
На Типпельскирха сообщение Гроскурта произвело сильное впечатление; он переслал этот материал Гальдеру вместе со своими комментариями. Но для начальника штаба сухопутных сил в этом сообщении не было ничего нового. За линией фронта, на занятой территории уничтожение польского населения идет уже в таких масштабах, сказал он, что командованию сухопутными силами придется, вероятно, решительно вмешаться и положить этому конец. Гитлер и Геринг решили уничтожить и истребить польский народ. Остальное (из сказанного Гальдером?), по словам Гроскутра, нельзя не только записать, но даже и помыслить об этом.
1 сентября 1939 года Браухич выпустил воззвание к польскому народу, в котором торжественно провозглашалось: «Вооруженные силы Германии не считают мирное население Польши своим врагом. Все положения и нормы международного права будут безусловно уважаться и выполняться». В своем отношении к мирному населению германская армия в значительной степени выполняла эти обязательства, чего никак нельзя сказать о подразделениях СС, вошедших в Польшу вместе с вермахтом; также мало что свидетельствовало об «энергичном вмешательстве» со стороны военных, чуть ли не обещанном Гальдером. Канарису лишь оставалось попытаться заручиться поддержкой ОКВ в этом вопросе. 12 сентября 1939 года он позвонил Кейтелю, правда, скорее всего, просто для очистки совести, чем с серьезной надеждой оказать какое–либо реальное воздействие на главного лакея Гитлера
[110]
.
«Я отметил, – записал Канарис в своем дневнике, – что мне известно о планируемых в Польше массовых казнях, в особенности о планах истребления знати и духовенства». Далее Канарис высказал опасение, что во всем мире ответственность за это будет возложена на вермахт, поскольку все это будет происходить у него на глазах. Кейтель в ответ лишь сказал, что Гитлер уже принял решение и Браухичу было разъяснено, что если вооруженные силы хотят быть в стороне от всего этого, то они должны смириться с тем, что вся работа будет проделана СС и гестапо, и не мешать им.
Руководство СС было фактически против того, чтобы устанавливались какие–либо сроки для окончания польской кампании. 19 сентября 1939 года Гейдрих сообщил полковнику Вагнеру о предстоящей «зачистке» евреев, интеллигенции, духовенства и знати, подчеркивая при этом, что стоящая перед СС задача должна быть доведена до сведения армии. Вагнер немедленно доложил об этом Гальдеру, который сделал следующую запись в своем дневнике: «Армия настаивает на том, чтобы зачистка была завершена до того времени, пока армия не покинула страну и власть не перешла в руки устойчивой и стабильной гражданской администрации. Начало декабря».
Из этого и других свидетельств может показаться, что, хотя Гальдер и Браухич и были в курсе тех ужасных событий, которые происходили в Польше, они старались не касаться этой темы, чтобы не поставить себя в затруднительное положение. Что касается Гальдера, то такой вывод по отношению к нему во многом был бы несправедлив. Его действия объяснялись, по крайней мере тем, что, по его мнению, еще не наступило время для переворота, поскольку речь могла идти только о свержении Гитлера, который отдавал соответствующие приказы Гейдриху. Также, давая трехмесячный срок до перехода власти в руки гражданской администрации, Гальдлер оставлял определенное время для того, чтобы постараться предпринять соответствующие меры и шаги. Что же касается того, что сделанная запись в дневнике может показаться довольно бесчувственной, с учетом того, что происходило в Польше, то следует помнить, что это был служебный дневник, который был не местом для выражения каких бы то ни было чувств, в том числе и по этому поводу. Является весьма распространенной ошибкой сравнивать сохранившиеся документы оппозиции с личным дневником Гроскурта, в котором он мог себе позволить дать выход своим чувствам и высказать все, что он думал по поводу тех или иных отвратительных деяний нацистов. Особенно это касается дневника Гальдера, который лежал в открытом виде на его рабочем столе и, соответственно, в котором он не мог делать записи, выражающие его чувства или содержащие морально–этические оценки происходящего, тем более если что–то вызывало у него откровенное отвращение и возмущение. Противоположным примером является дневник Канариса, из которого случайно сохранились лишь отдельные выдержки, которые показывались им его сотрудникам. Цель этого дневника, который когда–то был весьма объемистым, состояла в том, как Канарис часто говорил друзьям, чтобы показать, «как преступно начиналась война и каким некомпетентным и непрофессиональным было осуществляемое Гитлером руководство».
