Отныне у тех, кто занимал высокие командные должности в Цоссене, не могло оставаться никаких иллюзий, если раньше они и были. Гитлер четко и ясно сформулировал свою политику, и теперь все должны были ее решительно поддержать и безоговорочно ей следовать, включая тех, кто раньше колебался относительно ее поддержки. Не только предложенная военными программа, но также и воззвание Браухича от 1 сентября 1939 года были полностью отвергнуты Гитлером и фактически аннулированы. Подручным дьявола надлежало теперь слепо выполнять все его указания без каких–либо раздумий и угрызений совести
[113]
.
Армии было сказано заниматься только своим делом; и именно подобный подход был сразу же продемонстрирован генерал–полковником Иоганном Бласковицем, как только он был назначен 23 октября 1939 года командующим восточной группой войск. В выпущенном им главном приказе («приказе дня») от 26 октября 1939 года он доводил до сведения своих войск, что «восточная армейская группировка должна выполнять исключительно военные задачи, не вмешиваясь в вопросы управления и внутренней политики». Как солдат, педантично, точно и беспрекословно выполняющий приказ, Бласковиц начал действовать в соответствии с провозглашенным Гитлером разделением полномочий; при этом он имел очень смутное представление о том, к каким последствиям это приведет. Однако он был достаточно осторожен, чтобы постараться обезопасить себя от СС, и разместил свою ставку командования в местечке Шпа, посреди леса, где раньше проходила царская охота. Огородившись блокпостами на прилегающих дорогах и полевой артиллерией, он обеспечил себе некоторые гарантии «уединения» и свободы передвижения.
Последующие недели «просветили» Бласковица, открыв ему глаза на многое, что стало для него тяжелым и неприятным откровением. На него буквально посыпались протесты и возмущение со стороны его подчиненных, причем самых разных рангов. Охваченные отвращением простые солдаты покидали расположение своих частей, чтобы доложить ему о тех ужасных сценах, свидетелями которых им пришлось быть.
Потребовалось некоторое время, чтобы Бласковиц понял, что все это делается по приказам «высших инстанций». Сначала он возлагал вину за происходящее только на СС. Многочисленные злоупотребления, совершаемые нацистами в Германии в обход гражданских властей, что стало составной частью существовавших в Третьем рейхе порядков, говорили о том, что такое вполне возможно и никак не кажется невероятным. Комендант района Кракова генерал Улекс, охваченный возмущением и негодованием, клеймил «постоянно множащиеся акты насилия со стороны полицейских сил, которые настолько демонстрируют полное отсутствие человеческих чувств и морали с их стороны, что уместно говорить о превращении людей в животных». Единственным выходом из данной ситуации, которая «позорит и чернит достоинство всей германской нации», является немедленный роспуск полицейских сил и увольнение всех их должностных лиц как на местном, так и на высшем уровне, имея в виду в данном случае Гиммлера и Гейдриха.
Лишь со временем Бласковиц узнал, что приказы о подобных действиях были отданы на еще более высоком уровне.
Бласковиц был типичным простым солдатом, обладавшим довольно ограниченным кругозором и мировоззрением и совершенно не интересовавшимся политикой. Он был одним из немногих военных такого ранга, которых оппозиция даже не пыталась привлечь в свои ряды. Но он был мужественным и честным человеком, и его чувство ответственности не позволяло ему молчать и оставаться в стороне. Руководствуясь этими побуждениями, он вначале направил в ноябре 1939 года, строго по служебным каналам, меморандум, адресованный Браухичу, а также командующим войсками западной группировки. Стараясь избегать в своем меморандуме взывания к человечности и состраданию, Бласковиц сделал акцент на том, что происходящее наносит чисто практический вред – в частности, затрудняет поддержание на должном уровне порядка и дисциплины, а также сохранение минимальной численности оккупационных сил, препятствуя их сокращению и т. п.
[114]
Перечисление содеянного произвело очень сильное впечатление в Генеральном штабе, где этот документ буквально ходил по рукам. Браухич, как всегда не видя бревна в своем глазу и не желая брать на себя принятие решения, направил документ Гитлеру с армейским адъютантом капитаном Энгелем. 18 ноября 1939 года Энгель записал в своем дневнике, что сначала Гитлер реагировал спокойно, читая документ, но потом он стал все более и более распаляться и в конце концов разразился своей традиционной тирадой относительно «детского настроя» со стороны военного командования. «Мы на войне! – возмущенно и напыщенно кричал он. – Ее не ведут методами Армии спасения. Я всегда был уверен, что генерал Бласковиц не заслуживает доверия; его следует освободить от занимаемой должности, поскольку он ей не соответствует».
Неизвестно, что из всего сказанного дошло до Бласковица. Однако он не позволил запугать себя, и его и так уже имевший место конфликт с генерал–губернатором того, что осталось от Польши, Гансом Франком и руководителем СС и полицейских подразделений на оккупированной территории группенфюрером Крюгером только еще больше разгорелся. Когда Браухич посетил его в Шпале 15 февраля 1940 года, у Бласковица на руках был уже второй меморандум, в котором на этот раз он дал полную и весьма резкую оценку происходящему именно с моральной точки зрения. Меморандум буквально извергал гром и молнии и был пронизан яростью по поводу происходящего в Польше: «Самым большим вредом и самой большой опасностью для всего организма германской нации является то, что те события, которые сейчас происходят, уже сейчас заражают его неизмеримой и неимоверной жестокостью и моральным разложением и упадком, в результате чего в течение самого короткого времени эта зараза распространится, подобно чуме, по всему организму и поразит весь тот бесценный человеческий материал, который представлен в немецком народе». Рассказав Браухичу о письме генерала Улекса и приведя несколько выдержек из него, Бласковиц добавил, что отношение в армии к СС и полиции «колеблется между презрением и ненавистью. Каждый солдат испытывает презрение и отвращение в связи с этими преступлениями… Он не понимает, как такие вещи могут оставаться безнаказанными, особенно если они происходят, можно сказать, под его защитой».
Может показаться странным, что такой текст вышел из–под пера простого солдата, для которого и подобный стиль, и подобные умозаключения весьма нехарактерны. В этой связи возникает вопрос: а не появился ли этот меморандум из портфеля Вильгельма Канариса? Гинц, так тот прямо заявляет, что Бласковиц просто подписал документ, который положил перед ним адмирал. В любом случае появление подобного документа стало совершенно беспрецедентным делом для немецкой армии, а высказанное в нем явно задело за живое Генриха Гиммлера, которого Канарис называл «мелким чинушей, который, почувствовав свободу, выходит из–под контроля и постепенно звереет».
