Именно вопрос о том, как приблизиться к Гитлеру, и был основным камнем преткновения вплоть до 20 июля 1944 года. Круг тех, кто мог бы успешно выполнить это задание, был крайне узок. Многие предлагали себя в качестве добровольцев для выполнения этого задания, но их кандидатуры приходилось отклонять, поскольку у них не было практически никаких шансов на успех. По той же причине было отклонено аналогичное предложение Вернера Хаага, работавшего в МИДе. Хааг находился в близких и доверительных отношениях с Эцдорфом; однажды в ходе обсуждения этой проблемы – а Эцдорф также был сторонником организации убийства Гитлера – Хааг вызвался осуществить эту акцию. Он вспомнил, что во время официальных похорон, а также при возложении венков к памятникам Гитлер сам клал венок, который, естественно, к месту возложения нес кто–то другой и в надлежащий момент уже передавал Гитлеру. Если бы Хааг сумел добиться, чтобы ему поручили нести венок, он смог бы попытаться вставить туда взрывное устройство, которое было бы скрыто цветами. Вариант казался обещающим, однако следовало исходить из того, что венок могли досмотреть до начала церемонии, поскольку использование цветов в подобных целях было старым и хорошо известным приемом, которым пользовались с момента изобретения динамита. Даже если, в случае исключительного везения, акция увенчалась бы успехом, было крайне трудно приурочить ее к моменту начала переворота. Подобные соображения явились основанием как для отклонения этого варианта, как и для того, чтобы в принципе отказаться от услуг Хаага для осуществления убийства Гитлера.
В МИДе в то время был еще один человек, который также хотел освободить Германию от фашистского тирана, причем его кандидатура для этого казалась весьма подходящей. Когда 31 октября 1939 года Эрих Кордт вышел из дома Бека, его буквально обуревал целый шквал эмоций. У него в ушах звучали последние слова, сказанные Остером перед тем, как они расстались. Только бы генералы, сказал Остер, опять не «отступили за присягу», которую они «принесли живому Гитлеру». Живому Гитлеру! Живому Гитлеру! Эти слова засели в мозгу Кордта, и все более настойчиво возникала мысль, что именно он может сделать так, чтобы живого тирана не было. Эта мысль очень скоро оформилась в убеждение, и вскоре он почувствовал, что совершить этот акт является его долгом. Как часто эта мысль приходила в голову и другим немцам! В тот день, когда западные державы объявили Германии войну, Кордт вошел в кабинет Вайцзеккера и почти что с укором сказал: «Большинство немецкого народа испытывает отвращение к войне; мало кто поддерживает ее и в рейхсканцелярии, по сути, только один человек. Можно каким–то образом предотвратить войну?» Вайцзеккер, как вспоминали потом, посмотрел на Кордта и резко ответил: «У вас есть человек с пистолетом? Я очень жалею, что в моем воспитании нет ничего, что бы позволило мне убить человека».
Нэмир называет это «обезоруживающей откровенностью», но для Кордта она не была обезоруживающей. Описав в своей книге вышеупомянутый эпизод, Кордт размышляет о том, почему так непросто найти человека, чтобы совершить что–либо такое, что почти неизбежно приведет к его гибели. Если человек сразу уйдет в небытие, он так и не сможет, хотя бы на миг, увидеть, что произойдет в результате того, что он принес в жертву свою жизнь, не сможет, хотя бы на миг, увидеть, как осуществляется та цель, за которую он погиб. «Все телохранители тирана, вместе взятые, какими бы внимательными они ни были, – пишет он, – могут спасти его только от того, кто хотел бы увидеть последствия предпринятого им шага».
Уже сам факт, что Кордт честно рассказал о своих сомнениях, ограждает его от той критики, которая была высказана в его адрес в связи с тем, что он вообще об этом упомянул
[134]
.
Хотя вопрос, связанный с возможностью убийства Гитлера, занимал важное место в планах оппозиции и само рассуждение об этом, казалось, было вполне оправданным, Кордт никогда не упоминал об этом случае; он сделал это лишь после того, как о нем написал в своей книге Гизевиус, который узнал об этом от Остера 11 ноября 1939 года. О том, что Кордт изначально вообще не хотел включать этот эпизод в свою книгу, свидетельствует рукопись первой из двух его книг, написанная им во время его «дипломатической ссылки» в Китай. На основании этой рукописи автор данной книги, тогда служивший в госдепартаменте США, добился перевода Кордта в декабре 1945 года в Вашингтон; прибыв туда, Кордт имел ряд контактов и бесед с американскими официальными лицами. Ни разу за время этих бесед и встреч, имевших место на протяжении многих недель, Кордт не рассказал о том, что могло в глазах некоторых его собеседников сделать его еще более выдающейся фигурой, чем Штауффенберг, поскольку он готов был, вопреки сомнениям, пожертвовать своей жизнью для того, чтобы лишить жизни нацистского диктатора.
Покинув дом Бека 31 октября, Кордт тщательно все обдумал и понял, что он не может «уйти в сторону» и должен взять решение проблемы лично на себя. Он был искренне верующим католиком, однако его не мучили те сомнения, с которыми сталкивались в аналогичных ситуациях другие люди христианского вероисповедания. Ответ на вопрос, может ли христианин участвовать в заговоре с целью убийства тирана, он нашел в работе святого Фомы Аквинского. На его решение также повлияло и то, хотя он никогда об этом не упоминал, что он был холостяком и, таким образом, нес ответственность только за свою жизнь. Как руководителю секретариата Риббентропа Кордту часто приходилось бывать в рейхсканцелярии с теми или иными поручениями, и он имел практически неограниченный доступ в приемную перед кабинетом Гитлера, являясь единственным человеком среди членов оппозиции, у кого была подобная возможность. Конечно, он не мог рассчитывать на личную аудиенцию у фюрера, однако у Гитлера была привычка выходить из кабинета и самому приглашать очередного посетителя или же давать какие–то распоряжения находившимся в приемной помощникам.
Когда 1 ноября Кордт снова пришел к Остеру, тот продолжил вчерашнюю тему: «У нас нет никого, кто бы мог бросить бомбу и освободить генералов от всех их сомнений». – «Я как раз пришел попросить позволить мне это сделать», – ответил Кордт. Остер сказал уже слишком много, чтобы теперь отказываться. «Получишь взрывчатку 11 ноября», – в конце концов согласился он.
Вернувшись домой, Кордт написал письмо на трех страницах в двух экземплярах, в котором сообщил о своем намерении и о тех надеждах, которые связывает в связи с этим его группа. Один экземпляр был адресован американскому поверенному в делах Александру Кирку, а другой – советнику швейцарского посольства Кепплеру. Своей золовке, которая должна была вот–вот вернуться в Берн после того, как выполнила задание и передала в Берлине послание оппозиции от Конвелл–Эванса, он дал письмо для своего брата, которое тот должен был вскрыть только после того, как сообщат о перевороте. Тео Кордт должен был вернуться в Германию исключительно по письменному распоряжению Вайцзеккера, причем в нем должно было присутствовать слово–пароль. Затем он рассказал о своих намерениях самым близким ему людям: двоюродной сестре Сюзанне Симонис, Хассо фон Эцдорфу и Альбрехту фон Кесселю. «Прав тот, кто действует сразу», – сказал ему последний. Двое его друзей из МИДа также поддержали его и заверили в том, что готовы оказать любую помощь, на которую способны. Он принял предложение Эцдорфа пойти вместе с ним в этот судьбоносный час и ждать его за дверью. Эцдорф также посоветовался с Гроскуртом относительно некоторых деталей, связанных с покушением.
