На востоке зловещей громадой возвышаются горы с заснеженными пиками. И как вообще Тарвер уговорил меня туда идти? Видимо, я была такой наивной, что не понимала, насколько это будет трудно.
Наш лагерь внизу кажется игрушечным. Отсюда не разглядеть ни лежащих на земле грязных бинтов, ни оберток от пайка. Река и узкая полоска леса убегают прочь от гор и теряются вдали. Закрыв рукой глаза от солнца, я, кажется, вижу на горизонте море. С другой стороны волнами вздымаются холмы и, подбираясь ближе к бескрайнему лесу, становятся все меньше и ниже, а потом и вовсе сглаживаются.
Я никогда не видела таких просторов, и на мгновение у меня кружится голова и перехватывает дыхание.
Вдруг я чувствую руку у себя на пояснице и крепче хватаюсь за антенну. Повернувшись, вижу Тарвера: он бледен, но улыбается.
– Ветер тут холоднее. Замерзла?
– И что ты сделаешь, если скажу, что замерзла? – Я отвечаю ему улыбкой. – Поделишься своей горячкой?
– От меня не убудет, и о тебе позабочусь. – Он подходит ближе, и у меня судорожно сжимается сердце. Но он только хватается за антенну, чтобы удержаться на ногах.
Выглядит он не очень. Несмотря на то что он улыбается и так беззаботно себя ведет, он слишком крепко хватается за антенну и опирается на нее.
Я достаю из мешка его дневник.
– Умеешь рисовать карту?
– Конечно, – отвечает Тарвер. Он наблюдает за мной и через пару секунд подходит. Когда он садится и у него будто разглаживается лицо, я стараюсь не показывать своего облегчения. Лучше бы я поднялась сюда одна. Но с тех пор как Тарвер очнулся, он не желает, чтобы я уходила от него далеко. Возможно, он боится, что я вернусь на корабль, полный мертвецов, несмотря на обещание не ходить туда.
А может, ему просто нравится моя компания. Я поспешно отбрасываю эту мысль, пока снова не покраснела.
Он берет дневник, перелистывает страницы. Я с запозданием вспоминаю, что положила цветок со сросшимися лепестками между двумя страницами, чтобы сохранить его в целости и сохранности. Я так и не рассказала о нем Тарверу. Но он пролистывает эти страницы, не заметив цветка, и задерживается на тех, где я рисовала карты, когда он был болен.
– Ты их нарисовала? – По голосу непонятно, что он думает, когда рассматривает нарисованные мной карты разрушенных палуб.
– На второй день я стала путать, где была, а где нет. В темноте все сливается.
Я смотрю вдаль.
Теперь он открыл ту страницу, после которой начинаются мои карты: на ней отрывки незаконченного стихотворения. Разбросанные тут и там слова и предложения описывают лиловый цветок, который мы нашли вместе, – прекрасное создание в бесконечной пустыне одиночества.
Когда он болел, я представляла, что он писал обо мне. Но теперь это кажется полной чушью. Но он смотрит на страницу. Он знает, что я видела. Читать его дневник, копаться в его вещах – будто признать, что он умирал. Я чувствую, что он хочет спросить, читала ли я дневник. Влезла ли в его личное пространство, когда он не мог мне помешать.
Я думала, что найду в дневнике полевые отчеты, заметки о жизни в суровых условиях, но каждая страница была исписана стихотворениями.
Он молчит, и я, сглатывая, тереблю дырку на джинсах, вытягивая нитку за ниткой и расширяя ее.
Эту гнетущую тишину хочется нарушить.
– На уроках рисования меня учили рисовать цветы и берег озера в перспективе. Навыки мне пригодились для карт.
Тарвер хмыкает и открывает чистый лист. Карандаш летает по белой бумаге. У Тарвера затуманен взгляд, будто он смотрит сквозь страницу. Вдруг из корабля под нами раздается душераздирающий лязг – Тарвер смаргивает и выходит из оцепенения. Он обращает взгляд вдаль и начинает быстро и со знанием дела зарисовывать местность. Интересно, куда мы пойдем, что он предложит – в лес, к холмам, к реке? А до моря мы дойдем?
Его взгляд перескакивает с пейзажа на страницу, а мой – прикован к Тарверу.
Если он и замечает мой взгляд, то молчит и сосредоточенно рисует, и я могу наблюдать за ним сбоку.
Он до сих пор бледен, но уже не выглядит так, что вот-вот потеряет сознание. Он такой худой, что без слез не взглянешь. На кухне я нашла сухие макароны, муку и разрыхлитель для теста. Теперь мы будем питаться лучше. Он наберется сил.
Сосредоточенно раздумывая над чем-то, он покусывает губу. Ямочка на его щеке так и притягивает взгляд. Я завороженно смотрю на нее и не замечаю, что он опустил карандаш и пристально на что-то смотрит.
– Лилиан.
– Я не смотрела! – говорю я пристыженно, очнувшись от оцепенения.
– Там что-то… подойди, посмотри.
Его голос дрожит, а взгляд прикован к чему-то вдали.
Я поворачиваюсь в сторону холмов и жду, что увижу какого-нибудь зверя, других выживших, даже спасательный корабль. Но то, что я вижу, потрясает до глубины души.
Тут и там мгновенно вырастают цветы – те, лиловые, что мы нашли в первую ночь на равнине, когда Тарвер пытался отвлечь меня от сумасшествия. В дневнике Тарвера лежит точно такой же цветок. Узкая цветочная лента расширяется у нас на глазах, убегая через холмы к зеленой дымке леса вдалеке.
Тарвер дрожит. Я чувствую, что у меня кружится голова, по коже бегают мурашки и меня бросает то в жар, то в холод.
– Они не настоящие, – потрясенно выговариваю я, крепко зажмуриваюсь и открываю глаза. Цветы не исчезают. – Это видение.
– Они ведь вернули флягу?
Я сглатываю. Цветок они сделали для меня и только для меня. Если я расскажу Тарверу, он поймет, что для меня значило их послание в то мгновение в кромешной тьме. Что цветок напоминал мне, почему я возвращалась на разрушенный корабль, полный мертвецов. Что во всей Галактике есть только один человек, ради которого я пошла на это. Но пока что я не могу ему сказать.
С каждой минутой цветы становятся ярче, больше, и скоро цветочная лента в долине сияет на солнце и убегает к лесу. Больше всего она похожа на узкую лиловую реку или дорогу.
Я ахаю.
– Тарвер! Они… они ведут нас! Вот что они пытаются…
Голос застревает в горле, и сердце неистово колотится.
Он отрывает взгляд от цветов и смотрит на меня.
– Пытаются – что? О чем ты говоришь?
– Люди, которых я видела… они показывали куда-то. Голос, что я слышала, уводил нас из леса к равнине. А дом твоих родителей? Садовая дорожка вела сюда. И теперь эти цветы… Не знаю, может, я слишком упорно пытаюсь найти во всем этом смысл.
– Ты думаешь, что нам показывают путь. – Он снова поворачивается к холмам. – Путь к чему?
Мы стоим и смотрим на яркую цветочную дорогу. Больше всего мне хочется убедиться, что они настоящие – как цветок в дневнике. Или же это какой-то сон, который не подчиняется законам физики.
